Вениамин Новик игумен. Архетипы православного сознания (текст). Игумен Вениамин (Новик) Глава III. Социальная проблема православности в России

в миру Валерий Николаевич Новик (1946-2010) — автор модернистского направления, популяризатор философских и социальных идей В.С. Соловьева , Н.А. Бердяева , о. С. Булгакова , С.Л. Франка , Г.П. Федотова. “Христианский демократ”, экуменист.

После окончания Радиополитехникума служил в рядах Советской Армии. В 1976 г. окончил Ленинградский Политехнический Институт им.М.И. Калинина. Несколько лет работал инженером в области “автоматизированных систем управления производством”.

В конце 70-х приходит в Православную церковь. В 1989 г. рукоположен во иеромонаха. В 1992 г. возведен в сан игумена.

По окончании ЛПДА в 1987 г. преподавал там же в течение 10 лет. В 1992-1994 гг. инспектор Академии. Кандидат богословских наук.

В 1997 г. уволен из ЛПДА из-за несогласия с законом “О свободе совести и религиозных объединениях”. 25 августа 1997 года игум. В. направил в администрацию президента письмо, в котором указывал, что новый закон о свободе совести и религиозных объединениях нарушает права человека. Изучал социальное учение церкви в Италии (2 семестра) и в США (1 семестр). В 1998 г. изучал права человека в Колумбийском Университете (Нью-Йорк). Публиковался в журналах “Континент”, “Посев”, “Вопросы философии”, газетах “Московские новости”, “Общая газета”, “Русская мысль”.

Находился за штатом и занимался преподавательско-научной и публицистической деятельностью в Санкт-Петербурге. Преподавал в дисциплину “Церковь, государство, общество (социология)”. Составитель и научный редактор хрестоматии “Права человека и религия” (издание Библейско-богословского института, 2001). Преподавал с 1995 г. в католической семинарии “Мария - Царица Апостолов”.

Член Смешанной богословской комиссии по православно-католическому диалогу (с 1990 г.).

В октябре 2003 г. участвовал в первом “паломничестве христиан России ” в поддержку Израильской агрессии в Палестине. Спонсор поездки - фонд Михаила Черного.

Осудил как антиправовые действия “погромщиков” выставки “Осторожно, религия” в 2003 г., отметив при этом, что они были вызваны антиправовыми действиями художников .

Участник секции “В защиту свободы совести и светского характера государства” V Внеочередного съезда Всероссийского гражданского конгресса 28-29 июня 2008 г. Сопредседателями ВГК являются Гарри Каспаров и осужденный за организацию богохульной выставки “Осторожно, религия” Юрий Самодуров.

Сторонник обновленческих изменений Православного Богослужения, замены церковнославянского языка в Богослужении. Подписал Обращение от 10 апреля 1994 г. с призывом к дискуссии по вопросу богослужебного уклада.

6 декабря 2008 г. принимал участие (не приехал, прислал доклад) в экуменической встрече в Хельсинки: “Выжить в ХХI веке: религиозный ответ на угрозу глобальной войны”.

Основные труды

Православие, христианство, демократия (1999)

ЦИТАТЫ:

«При существующем религиозном и культурном разнообразии невозможно полное единодушие, и радикальная бескомпромиссность приведёт к войне всех со всеми. Людям следует признать свою ограниченность, смирить свои притязания, отказаться от абсолютистских проектов. Только Бог, всеведущий и всесильный, мог бы установить на земле единый образ жизни (порядок), но Он по только Ему известным причинам этого не делает, предоставив людям самим благоустраиваться. Известно также, что «худой мир лучше доброй ссоры».

«Богословски обосновать необходимость экуменизма не просто, но все же возможно… Не все ещё известно, не всё ещё открылось. Апофатика указывает на ограниченность людей (их сознания), на необходимость их смирения друг перед другом в богопознании. Никто не должен претендовать на монополию на истину в последней инстанции».

Энциклопедичный YouTube

  • 1 / 5

    Валерий Новик родился в 1946 году в Ленинграде в семье военнослужащего. Крещён в православной церкви в детстве.

    С конца 1980-х годов много выступал в печати, давал интервью, участвовал в передачах.

    20 марта 1990 года назначен членом Смешанной богословской комиссии по православно-римскокатолическому диалогу .

    12 августа 1992 года решением Священного Синода назначен инспектором Санкт-Петербургских духовных академии и семинарии с возведением в сан игумена. Был инспектором академии (фактически - заместителем ректора по воспитательской работе).

    «Чрезвычайно тяготился новой должностью, пока, наконец, не покинул её по личному прошению» : 24 ноября 1994 года освобождён от должности инспектора Санкт-Петербургских духовных академии и семинарии по состоянию здоровья.

    С 1995 года преподавал в католической семинарии «Мария - Царица Апостолов ».

    В сентябре 1997 года был уволен из Академии из-за несогласия с новым федеральным законом «О свободе совести и религиозных объединениях», предоставлявшим многочисленные преференции традиционным конфессиям в России . После этого изучал социальное учение церкви в Италии (2 семестра) и в США (1 семестр). В 1998 году изучал права человека в Колумбийском Университете (Нью-Йорк).

    Долгое время находился за штатом, занимаясь публицистической деятельностью и частными выступлениями, продолжал преподавать в католической семинарии, а также в . «Дружески, с сочувственным вниманием» относился к деятельности , участвовал в нескольких его конференциях .

    Умер 14 сентября 2010 года в Санкт-Петербурге . 17 сентября того же года в храме святителя Николая на Большеохтинском кладбище состоялось отпевание. Монашеский чин отпевания совершил протоиерей Георгий Митрофанов в сослужении духовенства. Похоронен на Большеохтинском кладбище .

    Взгляды и общественная деятельность

    В своих воззрениях он опирался на труды русских философов и выражал взгляды, которые можно было бы охарактеризовать как христианский социализм . Из-за этого его называют одним из основателей христианского политического движения в России, в частности, его имя называют в числе основателей Христианско-Демократической партии России

    В интервью протестанскому сайту Baznica.info в 2007 году признавался: «В идеале либерально-демократический режим мне представляется соответствующим духу христианства… Либерализм бывает левый - за геев, эвтаназию и т. п., однако существует и правый либерализм, то есть библейский: свобода в истине» .

    Формально принадлежа к православию, критиковал его, критиковал курс Русской православной церкви на антилиберализм и антидемократизм, стремление ограничить права «религиозных меньшинств» (прежде всего, евангельских церквей), обрядоверие и нежелание вести миссионерскую деятельность . Диакон Андрей Кураев писал о нём, комментируя сделанное им заявление после увольнения из Санкт-Петербургских духовных школ в 1997 году :

    «В перерыве игумен Вениамин (Новик) заявил корреспонденту „Метафразиса“: „У вас теперь работы прибавится, мы начинаем борьбу против главной тоталитарной секты в России - Русской Православной Церкви“» . Монах, смысл своей жизни видящий в борьбе против своей Церкви, - это достойный представитель той самой постмодернистской игровой цивилизации, которая делает возможной любые сюжеты - вплоть до «интронизации» антихриста…

    В одном из интервью заявил: «Дух православия состоит в нивелировании личности: „Будь как все, не высовывайся; бери на каждый шаг благословение у батюшки“. При таком подходе никакой инициативы не может быть в принципе, а значит, и предпринимательства. Дух протестантизма признаёт личность, её свободу и ответственность» . Подобные взгляды делали его последовательным сторонником экуменической доктрины: одна из его статей так и называлась: «Обязательность экуменизма» .

    Как отмечал юрист Константин Ерофеев, «публичные выступления опального игумена всегда собирали много слушателей, подкупали искренностью и задором лектора, его эрудицией и глубокими познаниями в богословии и истории, философии и искусстве. Игумен Вениамин не был профессиональным правоведом, но он искренне возмущался противоречиями между высокими ценностями, провозглашаемыми подчас в наших законах и указах, и бедами и горестями гонимых этими же законами» .

    Был популяризатором права, немало христиан после лекций игумена Вениамина стремились больше прочитать о нашей правовой системе, узнать законы, найти лучшие способы для защиты своих законных прав и интересов. Игумен Вениамин одним из первых в России попытался дать богословское обоснование праву, с точки зрения христианства объяснить права человека. С этим взглядом не всегда соглашались профессиональные юристы .

    По мнению Константина Ерофеева, в последние годы его жизни произошла «переоценка игуменом Вениамином провозглашаемых им ещё недавно либеральных ценностей, переход на позиции так называемого „правого либерализма“, а затем и право-консервативных идей» .

    Публикации (неполный список)

    • «О православном миропонимании» (онтологический аспект) // «Вопросы философии». 1993, № 4.
    • «La visione ortodossa del mondo» // «Politika nell’Est», Centro Aletti, Roma, 1995.
    • «Кризис современного правосознания» (В соавторстве с доктором юридических наук Э. В. Кузнецовой) // «Правоведение», 1994, № 3.
    • «Демократия как проблема меры» // «Вопросы философии », 1996, № 7.
    • «Democracy: a Question of Self-Limitation» // Religion, State & Society, vol. 25, № 2, june 1997.
    • «Особенности понимания мироздания в христианской традиции» // О первоначалах мира в науке и теологии (сборник статей), СПб, 1993.
    • «Христианство и демократия» // Философия религии и религиозная философия: Россия, Запад, Восток: (Тезисы докладов теоретической конференции в СПб Гос. Университете), СПб, 1995.
    • «Сущностно-аналитический взгляд на Российское Православие» // Православие и католичество. Социальные аспекты. Проблемно-тематический сборник. М., ИНИОН, 1998.
    • Христианские персонализм и дионисизм Ф. М. Достоевского // Октябрь. - 2007 . - N 9 . - 146-152.
    • Выявление образа «Не в силе Бог, а в правде» // Звезда. - 2007 . - N 10 . - с. 154-160.
    • «Особенности просветительского проекта Л. Н. Толстого» // Нева. - 2008 . - N 2 . - С. 239-248.
    • «Мудрец среди нас» // Звезда. - 2008 . - N 3 . - С. 131-136.

    Вениамин Новик

    Христианская основа либерализма

    О. Вениамин (Новик) - игумен, кандидат богословия. .

    К великому сожалению, для построения правового демократического государства падения коммунизма явно недостаточно. В основе современного демократического мироощущения лежит уважение к свободе и достоинству человеческой личности. Оказалось, что именно в этом-то у нас и загвоздка. Коллективистское самоощущение у нас явно преобладает над персоналистическим. А что религия здесь может дать? Чему она более способствует: коллективизму или персонализму? Вроде бы альтруизм, предписываемый религией, более способствует коллективизму, но должна быть граница в человеке, наделенном свободой, которую пересекать имеет право только Бог. Защита человека от посягательств (как других личностей, так и коллективов) является необходимым условием его творческого развития.

    Попытаемся взглянуть на эту проблему с христианской точки зрения.

    Вспомним, что все люди без исключения повреждены первородным грехом. Одного этого фактора уже достаточно, чтобы прийти к мысли о недопустимости сосредоточения власти в одних, даже очень уважаемых руках. Равно как и в руках многих, которые тоже не застрахованы от ошибок. Тирания коллективов может быть даже страшнее тирании одного. Это - с одной стороны.

    С другой - вера и памятование о том, что каждый человек сотворен по образу и подобию Бога, должны приводить к пониманию места человека в обществе, к его правам. Перед Богом у человека нет прав, но перед другими людьми - есть. Человек имеет богоданное право на то, чтобы быть взрослым, самому свободно определять себе образ жизни и мировоззрение. Единственное здесь условие - не мешать другим и требовать, чтобы и тебе не мешали. К тем, кто с этим не согласен и нарушает свободу других людей, правовое государство применяет силу, так что никакой анархии не возникает. Такой социальный режим назвали неудачным словом "либерализм" и почему-то решили, что он может быть только безрелигиозным. Но ведь в основе либерализма лежит уважение к человеческой личности, которое в наиболее полной форме дается именно христианством. Требования христианского максимализма можно применять только к себе, но не к другим. Можно раздавать свое имение, а не чужое. От других можно лишь требовать, чтобы они на наши права не покушались. В отношении других людей, таким образом, мы просто обязаны быть либералами. Конечно, речь здесь идет в первую очередь об этическом и правовом либерализме, который к анархии никакого отношения не имеет.

    У либерализма была и есть, если не прямая, то косвенная связь с христианством. Позже в XIX в. либерализм стал действительно безрелигиозным; но людям вообще свойственно путать причины со следствиями, отрываться от корней явлений и считать эпифеномены феноменами, строить безрелигиозную этику. Либерализм подвергся такой же секуляризации, как и все социальные институты. Он и сам активно способствовал этой секуляризации в эпоху, когда Церковь сакрализовала архаические социальные формы. История взаимоотношений Церкви и либерализма очень драматична.

    "Но где же здесь место для любви, для соборности (столь важных для православия)? - могут спросить. - Да разве людям можно такую свободу давать? Это же вы какой-то формализм предлагаете!" Кстати говоря, упрек в формализме либерализма - один из самых популярных в России. Здесь сказывается непонимание того, что любой закон формален, т.к. он не может (и не должен!) предусмотреть всего. Правовое государство запрещает (и довольно жестко) делать только явное зло. Оно не "воспитывает" людей, полагая их совершеннолетними и способными к самоопределению в соответствии с требованиями их совести (свобода совести). В основе либеральной концепции права и вообще либерального социального устройства лежит принцип свободы как необходимого условия всего доброго и той же любви, воспетой славянофилами. А законы нужны для охранения свободы индивидуумов. Вспоминается четкое определение права В.С. Соловьева (1853-1900): "Право есть свобода, обусловленная равенством". Принципом ограничения свободы индивидов является, в первую очередь, свобода других индивидуумов.

    Это - совершенно непривычная модель для российского менталитета, но это не значит, что ее надо отбрасывать как что-то совершенно чуждое. Сострадание к другим людям ставит вопрос и о правах человека. Напомню, что ключевым понятием в православии является "послушание", а не "свобода". Свобода же понимается, прежде всего, как свобода от греха, а не для творчества. Человеческие страдания же понимаются как наказание от Бога. Это создает большие трудности для признания либерально-правовой модели.

    Известно, что в основе коммунистического понимания права лежало понятие порядка, а не свободы. (См. любую советскую и даже постсоветскую энциклопедию.) Отрицание же богоданного дара свободы, отказ от первородства под предлогом поврежденности человеческой природы вначале вроде бы увеличивает столь желанный в России социальный порядок, но затем приводит к социальным катастрофам. Именно поэтому при коммунизме у нас не было ни свободы, ни порядка. А единственная модель развития - через мобилизацию населения на "великие стройки". Но на генсека и его окружение первородный грех не распространялся. Фактически они были как бы непогрешимыми. То же самое ранее произошло (путь был более долгим и извилистым) и с российским самодержавием. Никто, как известно, кроме полиции, не встал на его защиту в феврале 1917-го. А Святейший Синод через неделю после отречения царя призвал Божие благословение (09.03.1917) на Временное правительство. В состав того Синода входило два архиерея, недавно причисленных к лику святых: Владимир (Богоявленский), Тихон (Беллавин), а также известные архиереи Сергий (Страгородский), Макарий (Невский), Арсений (Стадницкий), Антоний (Храповицкий). Это полезно помнить нашим монархистам.

    Интересно отметить, что из одной и той же предпосылки о греховности всех людей и необходимости ограничить эту греховность делаются два различных вывода.

    При либеральном подходе обеспечивается верховенство закона, перед которым все равны, и сама верховная власть разделяется и ограничивается Конституцией и системой "сдержек и противовесов" во избежание чрезмерной централизации власти в одних и тех же руках; а при патерналистском подходе неограниченные властные функции отдаются одному лицу, которое при этом фактически наделяется свойством непогрешимости. В качестве гаранта непогрешимости выступал церковный чин помазания на царство. Но если даже таинство крещения ничего не гарантирует, а лишь открывает определенные возможности, то тем более ничего не гарантирует помазание на царство, которое даже не является таинством (ритуально - это повторение миропомазания). Никаких гарантий непогрешимости не дает и следование любым "единственно верным учениям".

    Основатель христианского социализма католический священник Ламенне (ум. в 1854) пытался развить христианское понимание общественного служения, считал, что либерализм следует воцерковить. Христианское понимание либерализма, декларирующего духовную автономию человеческой личности, ограниченной законом, не совсем чуждо и русской религиозной традиции. Христианскими либералами были: В.С. Соловьев, прот.С. Булгаков, С.Л. Франк, Н.А. Бердяев, г.П. Федотов, Н.О. Лосский, А.В. Карташев, большинство представителей русского религиозно-философского ренессанса XIX-XX вв. Именно дехристианизация социальной проблематики привела к тому, что социальными реформами занялись большевики-атеисты. Церкви же еще при самодержавии была отведена роль торжественной позолоченной богадельни, а что сделали с ней большевики - хорошо известно.

    Мне могут возразить: все эти рассуждения слишком умозрительны и формальны (это одно из возражений против права вообще) и не имеют никакого отношения не только к духу православия, но и к Евангелию. Но так ли это? Св.Афанасий Великий писал, обращая внимание на уважение к свободе человека Самим Христом: "Сам Спаситель так кроток, что учит: если кто хочет идти за Мною (Мф. 16,24), и приходя ко всякому, не вторгается с насилием, а только стучит (Откр. 3,20), и когда отворяют, входит, а когда медлят и не желают принять, уходит".1

    Женщину, взятую в прелюбодеянии, Христос, вопреки закону Моисея, прощает. Хотя любому обывателю, не то что социологу, ясно, что для повышения общественной нравственности периодические экзекуции (показательные процессы) над нарушителями законов очень даже были полезны ("чтобы другим не повадно было").

    Христос через притчу о пшенице и плевелах призвал людей к терпимости: не следует заниматься прополками (чистками), дабы вместе с сорняками не выдернуть злаки (Мф.13, 24-30). В притче о милосердном самарянине ближний обнаруживается в неожиданном месте. Им оказывается инородец и еретик - самарянин (Лк.10,29-37). Разве такое поведение Христа на современном языке не называется либеральным?

    Либерализм часто упрекают в равнодушии к истине. Само понятие истины очень непростое. Сам Христос промолчал на вопрос Понтия Пилата об истине (Ин.18,38). Есть истина как смысл, и истина как достоверная информация о разных сферах бытия. В католическом богословии говорится об иерархии истин. Высшая истина не может быть принудительна, как не может быть ни у кого на земле монополии на Истину. Отсюда с математической четкостью следует необходимость взаимоуважения при различных мировоззренческих установках, веротерпимость, деидеологизация государства, отделение религии от государства. За нелюбовью к либерализму, как правило, не кроется никакой социальной философии, а имеется лишь элементарный страх перед анархией, которому либерализм якобы способствует. Но для борьбы с анархией существуют законы и правоохранительные структуры. Для исполнения этих законов вовсе не обязательно установление диктатуры. Должна быть даже не диктатура закона, а верховенство правового закона

    Слова имеют свою судьбу. Термину "либерализм" явно не повезло. Его не любят и церковные люди, и светские. Его резко осуждала католическая Церковь в прошлом веке. А ведь в основе термина лежит liberalis (свободный, благородный, вежливый). Но нет, не лежит к нему душа русского человека и все тут. Да и на самом Западе этот термин, кажется, тоже не в чести. Ведь столько всяческих злоупотреблений свободой было, что лучше не вспоминать! Но не будем спешить согласно кивать головами, когда западные люди сами критикуют либерализм. Они в социальном смысле намного старше нас. После Канта они стали самокритичными, и даже очень. Нам до их кризиса еще расти и расти. После ужасов Второй мировой войны католическая Церковь включила демократию и права человека в свою социальную доктрину.

    И вот тут-то в который раз выясняется, насколько трудны для понимания некоторые вещи - свобода, например. Достоевский, почувствовавший весь драматизм свободы, этой теме философскую притчу посвятил, вложив ее в уста Ивана Карамазова (Легенда о Великом инквизиторе). Ну да кто у нас это читал! Решили, что это, мол, фантазия писателя. "Вообще-то не нужна нам свобода независимого индивидуума, нас как-то больше тепло соборности привлекает. Хоть без свободы, но тепло и душевно! А мы большие любители душевности". Свобода у нас не кажется формальностью только тем, кто ее самым натуральным образом лишен. Почти никому не приходит в голову бороться за свободу других.

    Но надо быть последовательными. В таком случае надо отказаться не только от либеральной демократии, но и от гражданского общества, правового государства и даже от Конституции, ведь это чисто западное изобретение. Основная цель Конституции - ограничение верховной власти. А зачем ее ограничивать, если она хорошая? - могут спросить. На это можно ответить: а что вы будете делать, если она по какой-либо причине испортится? За идеей необходимого ограничения любой власти стоит определенная социальная философия, презумпция виновности власти как таковой. Власть должна быть всегда под подозрением. Она, как известно, обладает наркотическим эффектом, развращает ее носителей в прямо пропорциональной зависимости от степени своей неограниченности. "Абсолютная власть развращает абсолютно". Поэтому власть должна быть ограничена и разделена на три основные ветви (законодательная, исполнительная, судебная), чтобы исключить возможные властные злоупотребления со стороны носителей власти - людей, поврежденных первородным грехом (на светском языке - несовершенных). Власть при этом неизбежно ослабевает, но это компенсируется четким разграничением властных полномочий различных ветвей власти. Четвертая власть - пресса - выполняет роль общественного санитара, заглядывая и освещая всяческие темные углы, где могут заводиться тоталитарные монстры. Все это, конечно, возможно лишь при уважении к закону, т.е. при относительно высоком уровне развития общественного сознания.

    К сожалению, Конституция у нас в большой степени импортный продукт, под собственным названием впервые принятый большевиками, и то лишь для обмана западной общественности и отчасти своей2. Это была попытка соединить несоединимое: западный "формально-правовой легализм" с коллективистски (социалистически) и совсем "неформально" понимаемой целесообразностью. Право на понимание и толкование этой целесообразности - "дела социалистического строительства" - было монополизировано небольшой группой новых "посвященных" в тайны истмата. Правда, большевики и не собирались как-то следовать своей же Конституции. Этот каинов грех убийства свободы лежит и доныне на нас. Мы же, вместо того, чтобы осмыслить связь между христианской антропологией и социологией, которая тоже может быть христианской, продолжаем цинически глумиться над свободой, всячески понося демократию, не предлагая ничего взамен3. Но с таким же успехом можно отрицать и сам принцип добра, указав при этом на повсеместное торжество зла; упрекать людей, призывающих к добру, в "идеализме". В российской печати стала популярной этакая конспирология, когда за любыми событиями намеренно ищется какой-либо материальный интерес (кому выгодно?). А потом говорится: вот видите, все гораздо проще! Но даже если это и так, то надо не только с восторгом заниматься разоблачениями, а все же на концептуальном уровне противостоять этому методологическому материализму. Мне кажется, что отсутствие волевого противостояния злу на всех уровнях и есть главная причина наших бедствий.

    Повторим еще раз, что правовое государство - это не только государство с законами для наведения порядка, а нечто большее. В таком государстве закон стоит не на страже сильного, а на страже справедливости и свободы, т.е. прав всех, в том числе и слабых. В этом смысле правовое государство совершенно не "естественно", но это именно та неестественность, которая и делает нас людьми. Пока мы находимся в нигилистически самодовольном скифском состоянии, мы этого не понимаем. Сейчас настало время понимания, а не просто оптимистических взбадриваний типа "все будет хорошо". Русский "авось", как и показ по телевидению старых душевных фильмов коммунистической эпохи вперемежку с западными ужастиками, как и воспевание державности, нам уже не поможет.

    А может быть и здесь все обстоит проще? Заметим, что там, где больше говорят об идентичности, больше на ней настаивают, там больше и политзаключенных (тех, кто в нее не вписывается), короче почему-то и средняя продолжительность жизни. Странная, казалось бы, закономерность. Но так бывает всегда, когда в обществе преобладает коллективистский архетип сознания. Коллектив охотно жертвует особями, отличающимися от среднего уровня.

    Первому президенту Чехословацкой Республики Т.Г. Масарику принадлежат замечательные слова: "Самый глубокий аргумент в пользу демократии - это вера в человека, в его ценность, в его духовность и в его бессмертную душу. Этически демократия является политической реализацией любви к ближнему"4.

    Здесь, конечно, имеется в виду не архаическая (прямая) демократия, а либерально-правовая.

    Примечания

    1 Цит. по кн.: Болотов В.В. Лекции по истории древней церкви . М., 1994. Т.3. С.55.

    2 Некоторые исследователи полагают, что начало конституционализму было положено несколько ранее. После принятия Основных законов Российской Империи (23.04.1906), признающих наличие Государственной Думы как парламентского органа, ограничивающего верховную власть, Россия стала похожей на конституционную монархию западного типа. При этом самодержавие не отменялось, а император имел право распускать Думу до истечения 5-летнего срока ее полномочий. Знаменательно все же, что само слово "Конституция" так и не вошло в законодательство.

    3 В религиозных кругах очень популярна мысль о внутреннем совершенствовании и духовном возрастании человека. Но весь вопрос в том, как это совместить с ответственностью перед обществом здесь и сейчас.

    4 К.Чапек. Беседы с Т.Г. Масариком . М., 2000. С.237-238.

    Мы спрашиваем не о том, во что человек верует, а какого он духа.

    Г. П. Федотов (1886-1951)

    1. Типология болезней религиозного сознания

    К. С. Льюис прибегает к такому образу для пояснения роли догматики в религиозной жизни. Он ее сравнивает с географической или морской картой, с помощью лаконичной и суховатой схемы которой можно, преодолевая наполненные жизненными энергиями стихии и штормы бытия, достигнуть желанного и спасительного берега, что без карты было бы почти невозможным.

    Можно предложить следующее развитие этого образа: все религии и конфессии имеют свои собственные карты-схемы (догматические системы с различной степенью развитости). Но многие из них вместо того, чтобы помнить о том, что только одному Богу точно известно, кто из отправившихся в рискованное путешествие достиг другого берега, а кто нет, вместо того, чтобы сочувственно относиться друг к другу, помня о том, что даже очень хорошей карты еще недостаточно для достижения спасительного берега, принялись хвастаться своими картами, считая их самыми лучшими.

    Некоторые на этом не остановились и принялись украшать свои карты, чтобы еще более показать их неоспоримое преимущество перед другими. Они настолько украсили свои карты и составили такие прекрасные песнопения, что им даже расхотелось отправляться в путь, в опасное плавание, и они стали проводить время в созерцании самой карты, благочестивом хождении вокруг нее, уже как бы прозревая спасительный берег и как бы уже на нем находясь (называя это "обожением"). При этом они стали очень презирать берег, на котором все-таки продолжали находиться, решив, что вовсе не следует заниматься его благоустройством, а на время ожидания можно благоустроиться лишь в собственных домах и квартирах, периодически выглядывая и посматривая, что вокруг делается.

    Другие решили, что лучший способ - это не рассуждать самим в сложном вопросе толкования обозначений на карте, а положиться во всем на авторитетные источники (предание), в которых раз и навсегда все определено. А если что-то и не определено, то, стало быть, этого знать и не надобно. Они решили не замечать, что море, которое следует пересечь, очень изменилось: в нем появились новые рифы и видоизменились старые, возникли новые течения и новые острова, стала другой "роза ветров"; оказалось, что часть противоположного берега так изменилась (или их способ мировосприятия изменился - это тоже с достоверностью не известно), что стало еще более не ясно, что принадлежит тому берегу, а что нет, и где он, собственно, начинается. Стала другой и навигационная техника, появились новые навигационные знаки. То есть возникла необходимость в корректировке карты. Но сама карта-схема оказалась настолько освящена древностью, что мысль о приведении ее в соответствие с изменившимися условиями казалась кощунственной (мало ли что нового может вообще появиться). Сторонники этого направления утверждают, что если каждый верующий станет настоящим верующим, то все "внешние" проблемы решатся сами собой, а поэтому самими этими проблемами как таковыми заниматься вовсе не следует, а следует лишь внутренне совершенствоваться. Эти люди чаще говорят не о "пути" (предполагающем динамику), а об "ориентирующих ценностях", которые, по их мнению, дает их конфессия. Поэтому у них уже не карта, а подробные догматические описания и ритуальные инструкции. Но все же, не обладая внутренней уверенностью в своей правоте, они стали угрюмыми и гордыми, совершенно оставив миссионерство.

    Надо сказать и о еще одной странной группе (правда, очень малочисленной), которая думает не столько о собственном спасении и даже не о спасении других, сколько о "создании условий" для возможности спасения, причем не столько в трансцендентном (проще говоря - индивидуально-загробном, понятном для всех) смысле, сколько в каком-то экзистенциально-социальном, ставя на первое место общение и взаимодействие людей. Они утверждают, что надо идти не только внутренним путем, но и внешним, так как эти пути тесно взаимосвязаны, и иногда правильно выбранный внешний путь способствует правильному выбору внутреннего пути. Эти люди иногда договариваются до таких странных вещей, как "христианская общественность", "христианская политика" и даже... "христианская экономика". Поэтому у них уже не карта, а какой-то "перечень приоритетов".

    Эти люди вызывают возмущение не только у верующих, но даже и у неверующих. Но и это все-таки еще не самые странные люди. Есть и такие, которые и вовсе не верят в спасение, но очень почему-то хотят, чтобы другие в него верили. Они неустанно ищут врагов, клеймят еретиков и особенно тех, кто, как им кажется, подрывает религию изнутри, предлагая карты с небольшими погрешностями, могущими привести к катастрофическим последствиям в деле спасения, в котором не может быть мелочей. Они обличают тех, кто размывает ясные, как им кажется, границы религии, говоря о каких-то туманных общечеловеческих ценностях, совершенно неопределенном гуманизме или вовсе подозрительном универсализме. Сторонники этого направления всегда выступают за конкретность и ясность, и у них самих вместо карты - ясные и понятные лозунги.

    Есть и еще одна группа людей, которые обратили внимание на слова Христа о том, что Царство Божие (другой берег) начинается в душах людей уже здесь и сейчас, и для этого не следует долго изучать сложную систему навигации, выработанную предшественниками, а нужно непосредственно "здесь и сейчас" выполнять простые и ясные заповеди Христа о любви к Богу и ко всем людям (вот и вся схема), и таким образом - экзистенциальным снятием противоположности "внутреннего" и "внешнего" - можно достигнуть желаемого берега, к которому, может быть, и не приложимы пространственно-временные категории. Эта группа простотой своей идеи вызывает раздражение почти у всех предыдущих, которые ее обвиняют в антиисторизме и в пренебрежении Священным Преданием.

    Причем все эти группы в ходе взаимных дискуссий и противостояния все более и более стали как-то забывать об общей цели пути, не видя и того, что при всем желании бесконечно уточнять свои догматические формулировки (карты) они никак не могут устранить область неопределенности (о которой, правда, упоминает апостол: 1 Кор 8:2; 1 Кор 13:12), а значит, и связанного с ней довольно неприятного риска, которого вроде бы не должно быть.

    Почти во всех группах нашлись немногие люди, которые стали напоминать о важности первоначальной общей цели, обращать равное внимание не только на догматический аспект, но и на этический, призывать к единству в главном при естественном многообразии культурных и философских традиций. Но члены различных групп и конфессий настолько привыкли существовать раздельно друг от друга, что у них уже не было особого желания как-то объединяться.

    Есть и такие (стоящие совсем особняком), которые решили, что любая привнесенная извне религия плоха уже тем, что не у них возникла, что она неестественна и неорганична для них и что следует исходить из своих корней и из своей почвы. Некоторые из них в своем традиционализме дошли до самого натурального язычества как "первоистока", который и принялись с увлечением изучать, находя в нем глубокий и даже эзотерический смысл. Причем эти люди особенно отрицают саму возможность существования каких-либо общечеловеческих ценностей, которые, как они считают, были изобретены одними людьми для обмана других.

    Не будем сейчас искать полного соответствия между изображенными в очень приблизительной форме тенденциями в религиозно-церковной жизни и фактически существующими конфессиями и религиозными группами, тем более что в чистом виде ни одна из тенденций не встречается, но задумаемся не столько о болезнях чужих, сколько о своих собственных, которые мы знаем лучше, тем более что эти болезни часто носят, как иногда говорят, хроническо-систематический характер. Для этого необходимо провести еще несколько общих рассуждений.

    2. Два типа религиозности

    Обобщенно говоря, с психологическо-антропологической точки зрения в рассматриваемом аспекте существует всего два основных типа религиозности:

    1) религиозность, соответствующая подсознанию и низшим уровням сознания;

    2) религиозность, соответствующая более высоким уровням сознания

    . Конечно, невозможно четко разделить различные уровни сознания. Границы между ними как бы размыты, но само существование иерархической структуры сознания несомненно.

    Нетрудно догадаться, что первый тип религиозности совершенно равнодушен к общественно-этической сфере как таковой, В нем психологически невозможна благотворительность и социальная диакония, невозможна социальная доктрина как таковая, равно как и чувство ответственности за общество в целом, а не только за своих единоплеменников.

    Но если все-таки спросить сторонников первого типа религиозности об их социально-политических предпочтениях (как правило, они очень не любят говорить на эти темы ), то они вполне определенно выскажутся за пирамидальную, т.е. централизованно-иерархическую систему, распространенную не только в древневосточной государственности, но и, опять же, в животном мире: сильный вожак (для людей - вождь) стоит во главе стада, статус остальных особей (членов общества) зависит в основном от их силовых способностей (для людей - степени приближенности к вождю). Сила в первом типе религиозности вообще очень почитается и воспринимается мистически.

    Такая религиозность по своей типологии является самой настоящей ересью, хотя она, существуя в рамках какой-либо религии, вроде бы и не посягает ни на какие догматы и даже, наоборот, часто считает именно себя хранителем всяческой ортодоксии. Но здесь, якобы во имя чистоты веры, имеется методологическое посягательство на основную заповедь любви, которая кажется "нашим новым зилотам" чем-то слишком неопределенным. Как пишет свящ. Павел Флоренский, "Православие вселенско, а ересь - по существу своему партийна (т. е. частична). Дух секты есть вытекающий отсюда эгоизм, духовная отъединенность: одностороннее положение ставится на основание безусловной истины..." .

    С природным типом религиозности, как это ни удивительно, легко сочетается идеологизация как тоже нечто усеченное (рационально), но претендующее на полноту. "Подобное тянется к подобному". Так, например, черносотенцы - сторонники природной "нутряной" языческой религиозности - нередко переходили на сторону большевиков-рационалистов, и чем в большей степени они были именно черносотенцами, тем легче это происходило.

    Модернистская рационализация вполне может сочетаться с магическим мировоззрением. Фундаментализм можно определить как рационализацию ретроспективности. Рационализм здесь понимается в техническом смысле, а не в универсальном.

    Такой тип религиозности как языческий реликт может существовать в рамках любой конфессии, и особенно в тех, где для него существует питательная среда.

    К великому сожалению, богатство православного богослужения имеет и обратную сторону: при неуравновешенности ориентацией на собственно христианские высшие универсальные ценности оно может способствовать первому типу религиозности . Это видно из известного, но совершенно не изученного обстоятельства, что процент людей с поврежденной психикой (а повреждаются в основном высшие уровни сознания, в качестве компенсации может развиваться интуиция) среди посещающих православные храмы значительно выше их среднего процента в обществе. Эти люди не идут в храмы других христианских конфессий, где меньше пищи для подсознания, где значительную часть богослужения составляет проповедь, требующая размышлений, где яркое освещение, а идут именно туда, где акцент делается не на ясно звучащем слове Священного Писания или проповеди, а на ритуале, даже само марево которого их очень привлекает .

    Первый же языческий тип религиозности может "затушевать", залить, так сказать, елеем даже в корне ему противоречащий христианский дух, при этом еще и претендуя на ортодоксальность, "чистоту вероучения" и... патриотизм . А услужливые "богословы" назовут это "освящением тварных стихий", космологическим аспектом православия. Социальный аспект их, как правило, не интересует, он как бы вне космологии, не говоря уже про духовность.

    Этот тип религиозности по своему характеру не располагает к ксенофобии и религиозному эгоизму и даже напрямую им противоречит. Принцип этического универсализма позволяет разглядеть и за безличными общественно-политическими структурами борьбу добра со злом, дать соответствующую оценку не только людям, но и структурам, которые могут косвенным образом способствовать либо добру, либо злу.

    Рациональное начало участвует в этом типе мировоззрения, но не в техническом смысле (как в первом типе религиозности), а именно в своем универсальном значении, столь блистательно не замеченном в свое время славянофилами. Именно рациональное начало позволяет экстраполировать личные этические нормы общественную сферу, т.е. создать социальную этику.

    Ясное осознание равенства в достоинстве всех людей как сотворенных по образу и подобию Божию делает возможным осмысление демократического устройства общества как наиболее соответствующего христианскому миропониманию. Религиозно настроенные люди и подавляющее большинство православных видят в демократии что-то очень светское, хотя именно демократия имеет сверхприродный характер, ведь нигде в животном и в первобытном мире она не встречается. Там идет безжалостное истребление слабых и больных (естественный отбор). Любая стая животных построена по монархическому принципу доминации самого сильного. А ведь именно защита слабых, их равноправие является нервом современной демократии .

    Конечно, есть специфические опасности и для второго типа религиозности, например когда универсалистический гуманизм, присущий ему, становится самодовлеющим, когда этика отрывается от своих мистических корней, когда исчезает чувство благоговения перед творением Божиим, а люди перестают ощущать образ и подобие в себе и в своих ближних, когда их начинают "обвинять" в каком-нибудь "безродном космополитизме" и "абстрактном гуманизме" . Сегодня в России со стороны "редукционистов" популярны обвинения сторонников первого типа религиозности в "протестантизме".

    Но очень важно, что второй тип религиозности изначально имеет правильную ориентацию на универсально понимаемый принцип добра, на общечеловеческие ценности, на гуманность, завещанную нам в очень ясной форме Самим Христом. Из основной заповеди любви следует и необходимость заботы о всех людях, в том числе и материальной (Мф 25:31–46). Господь повторяет и известное общечеловеческое "золотое правило" нравственности (Мф 7:12).

    Если первый тип религиозности требует знания "секретов", то второй тип - постоянных внутренних усилий по преодолению в себе естественной языческой природы во имя высшей правды, открытой христианством.

    Низшие уровни человеческой природы должны быть преображены и просветлены высшими, т. е. должна соблюдаться правильная иерархия ценностей.

    3. Рецидивы языческого сознания (или "наши новые зилоты")

    Приведенные выше рассуждения должны помочь понять типологию периодически пробуждающегося языческого (родоплеменного) сознания.

    Социологический анализ, проведенный Всероссийским центром изучения общественного мнения (июль 1996 г.), ясно обнаружил то, что, в общем-то, угадывалось и ранее, например, в ходе последней президентской избирательной компании весной 1996 г., когда некоторые священники призывали голосовать за коммуно-патриота Г. Зюганова . Анализ показал, что "наиболее воцерковленные среди россиян, усиливая общегосударственнические ориентации (более свойственные признающим себя православными, чем неверующими) до державных, склоняются к оппонирующим нынешней власти коммунистам и патриотам" . Интересно также отметить, что посещающие церковные службы несколько раз в год за коммуниста Зюганова голосовали реже (чаще за Б. Ельцина), чем определившие себя православными, но вообще не посещающие церковных служб . То есть умеренная религиозность (посещение церковных служб несколько раз в год и реже) способствует нетоталитарной политической ориентации или, по крайней мере, в меньшей степени ей препятствует, чем иной тип религиозного поведения . Таким образом, специфически религиозный фактор, насколько его удалось выделить, способствует известной "шатовщине" , оказавшейся удивительно живучей в российских условиях.

    С социальной точки зрения, лишь относительно низкий процент таким образом "воцерковленных" не дает оснований для серьезного беспокойства . Но самое серьезное беспокойство должен у нас вызвать сам характер такого рода "духовности".

    Конечно, далеко не все из подобных "фундаменталистов" голосовали за Зюганова, являющегося прямым наследником преступной коммунистической организации, но здесь важна опять же типология, тем более что новые "шатовцы" довольно активны, уверены в себе, в своей православной идентичности, бодро цитируют тенденциозно подобранные цитаты из святых отцов, вообще не скрывают своих убеждений в отличие от немногочисленных священников и мирян, симпатизирующих христианскому единству, а в политической сфере - демократии, но предпочитающих помалкивать. Эти новые "шатовцы", естественно, молчавшие во время коммунистической диктатуры, не вызывавшей у них особого протеста по причине ее силовой языческой природы, часто без всякого благословения со стороны священноначалия (хотя они считают себя очень церковными людьми), которое их даже побаивается , организуют издание и продажу в церковных киосках всевозможной черносотенной и получерносотенной литературы, раскрывающей "мировую закулису", "новый мировой порядок", "всемирный масонский заговор" против России, мондиализм и т.п. Заодно "достается" и всем другим христианским конфессиям и иностранным миссионерам, якобы "нахлынувшим к нам". Свои коммунисты-атеисты, которые сейчас переквалифицировались в "политологов" и "религиоведов", у них не вызывают такого психологического отторжения именно потому, что они "свои", так сказать, "родные" .

    Подобного рода языческий "зилотизм" наблюдается и на государственно-политическом уровне. Попытки установления хороших отношений с Ираном и объединение с Белоруссией невозможно объяснить чисто рациональными причинами. Здесь проявляется прежде всего ориентация на архаическую патерналистскую социальную модель. Коллективистско-интегристское сознание типологически ближе большинству российских политиков, да и молчаливому большинству населения России, чем западная либеральная демократия, которая до сих пор многим россиянам кажется либо чем-то слишком абстрактным, либо вполне конкретным "зеленым" светом для криминальных элементов. Здесь, конечно, сказывается "коммунистическое" наследие, которое так и не было по-настоящему осмыслено и осуждено. Призрак коммунизма еще не покинул окончательно Россию, и его персонификация еще дремлет в мавзолее-зиккурате на Красной площади в Москве.

    Важно понять, что дело здесь не только в "политике". Консервативно-редукционистская ориентация касается буквально любого вопроса. Известно, что подобным образом воцерковленные люди более других настроены против экуменизма, русификации богослужения, а в политической сфере - против демократии; более склонны связывать религиозный фактор с национальным и державным в духе той же до конца еще психологически не изжитой уваровской триады "Православие, Самодержавие, Народность", хотя очень незначительная часть определивших себя православными способна открыто выразить симпатии монархии. Место монархии занимает некий смутный образ "державности", ассоциирующийся с "порядком", которого действительно в России очень не хватает.

    Вообще, существуют определенные взаимозависимости между типом религиозности, личной и социальной этикой, политическими предпочтениями (что убедительно показал еще М. Вебер); и лишь отсутствие в современном православном российском богословии, да и вообще церковном мироощущении психологического и социального измерений (через которые как-то слишком легко перескочили, считая все это "душевностью") как бы не позволяет говорить на эти темы. Считается; что психология и тем более социология - это все для "внешних", а верующим людям (духовным) следует все это "отсекать". Вообще как бы "не подобает" касаться этих предметов и использовать их методологию. В результате не развивается критическое мышление, и болезни переходят в хроническую стадию.

    Большинство же священнослужителей, похоже, мудро (мудро ли?) хранит нейтралитет, почти никто не решается защищать принципы "свободы совести", "прав человека", которые все еще продолжают казаться какой-то "абстракцией".

    4. Причины рецидивов языческого сознания

    Ясно, что для объяснения этого феномена редукционистского сознания и сопутствующего ему комплекса недостаточно общих фраз о поврежденности первородным грехом человеческой природы, тем более что здесь видны некоторые закономерности.

    Богослужение

    Одна из этих причин, связанная с богослужением, уже упоминалась. Вопрос о богослужебной реформе возник еще в 1905 г. после опроса епархиальных архиереев Св. Синодом в качестве подготовительного этапа к Предсоборному присутствию, созванному высшими властями в результате потрясений революции 1905 г. "Отзывы" архиереев, неожиданно обнаружившие все неблагополучие в церковной жизни, показали, что большинство из них было за реформы, в том числе и богослужебные, суть которых заключалась в том, чтобы сделать богослужение, его тексты более понятными верующим, чтобы внятно зазвучало Слово Божие в храмах .

    "Богослужение совершается духовенством, а народ, если он и молится в это время, то его молитва является частною, а не общественною, потому что она обыкновенно имеет очень мало связи и внутренней и внешней с тем, что делается в это время в церкви", - говорится в отзыве епископа Полоцкого Серафима (см.: Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. Т. I. С. 176). Епископ Самарский Константин отметил: "Нет у народа истинной молитвы, народ терпеливо простаивает целые часы за богослужением, но это не есть молитва, потому что чувство не может часами поддерживаться без понимания слов" (Там же. Т. I. С. 440).

    Сегодня ситуация такова, что почти никто из присутствующих за богослужением не может потом вспомнить содержания того, что читалось или пелось в храме. Причем это не рассматривается как существенное упущение. Это происходит не только из-за неудобопонятности церковнославянского языка, но и вообще из-за отсутствия ориентации на звучащее в храме слово. Считается, что в храме достаточно быть, вживаться в атмосферу происходящего в нем. Считается более важным получить нечто (благодать) через какое-либо ритуальное действие, что вовсе не обязательно должно как-то сказываться на уровне ежедневной этики.

    В годы коммунистической диктатуры было не до реформ, проблема была в том, чтобы выжить. Сегодня те же самые вопросы возникают вновь. Поэтому деятельность известных московских священников по обновлению церковной жизни имеет глубоко закономерный характер .

    Характер духовности

    Второй проблемой, затрудняющей адекватное восприятие духа христианского благовестил, является доминирование сложившегося (не без влияния Востока) отрешенно-созерцательно-монофизитского комплекса в духовной сфере. Часто, начитавшись "Добротолюбия", презирая "душевность", сразу начинают с "духовности", понимаемой как некое весьма специфическое качество вертикального восхождения, в образе, свойственном пустынножительству. Такое мироощущение находит вроде бы веское обоснование в своде святоотеческой аскетики -"Добротолюбии", где сама аскетика понимается как "художество из художеств", как работа прежде всего над самим собой, как внутреннее делание, методология совершенствования, духовного восхождения. Духовность при таком подходе воспринимается в субстанциональном смысле, а не в функциональном.

    Православие как таковое претендует на некоторую исключительность, что отражено и в самом термине "православие" (ортодоксия), означающем правильную, истинную веру. Говорят о "чистоте православия", его верности апостольскому преданию, о его святоотеческой неискаженности.

    Православие часто воспринимается наподобие некоей совершенной платоновской идеи, к которой лишь можно бесконечно приближаться путем совершенствования

     . Сама мысль о реформировании этой как бы свыше предзаданной Божественной парадигмы должна казаться кощунственной. Конечно, в ходе истории накапливались кое-какие изменения в литургической сфере (каноническое развитие остановилось на уровне семи Вселенских Соборов), но в православии никогда не было реформы как таковой. Это удивительный факт, но он же и создает большие трудности с обновлением церковной жизни, где уже давно главное и второстепенное не различаются, где "все и вся" догматизировано вплоть до мельчайших деталей обряда. Но реформа (или обновление) необходима еще и потому, что единственный, монашеский по своему характеру тип церковной жизни отсекает от церкви людей верующих, но не созерцательного плана, которые в то же время охотно занялись бы благотворительностью, просветительством, всем тем, что в Католической церкви называется "апостолатом мирян" и что создает возможность для возникновения разнообразных организаций мирян. Пока же возможности для этих людей очень ограничены, и их церковный статус очень неопределенен.

    Платоническо-созерцательному и тесно с ним связанному эстетическому типу духовности (влияние античного наследия) способствуют и сами условия монастырской и отшельнической жизни с их установкой на максимизацию ритуала и соответствующую минимизацию человеческих отношений . Здесь этический аспект неизбежно вытесняется созерцательным и эстетическим. Работа аскета над самим собой уподобляется работе художника над необработанным материалом, который отсекает все лишнее .

    Но то, что хорошо в специфических монастырских условиях, приобретает совсем иной характер в "миру", где все построено именно на человеческих отношениях, где первенствующая роль должна принадлежать этическому измерению духовности. Здесь возникает опасность того, что Г. П. Федотов называет "внеэтической духовностью", определяя ее как "самую страшную форму демонизма" .

    Парадоксальным образом такой тип духовности избегает Евангелия, где на первом плане этика: необходимость отношений с людьми, поступков, любви ко всем людям вплоть до готовности "положить свою душу" за них, чему дал пример Сам Основатель нового духовного движения, явно пренебрегавший эстетикой, да и вообще многим внешним .

    Это скрытое неприятие не только пророческого духа Ветхого Завета, но и самого Евангелия продолжается и поныне. Как-то не прививается у нас чтение Библии, хотя почти у всех она стоит дома на книжной полке. Вместо Библии - у нас икона, которая вовсе не является ее эквивалентом, выраженным другими (изобразительными) средствами.

    Г. П. Федотов в 1939 г. писал: "Потускнение Евангелия есть одно из самых поразительных явлений нашего религиозного возрождения, оно, несомненно, стоит в тесной связи с развенчанием морали" .

    Само Евангелие часто перетолковывается таким образом, что ничего не остается от его духа. Так, вся проблематика Евангелия сводится к возмущению фарисеев и архиереев по поводу обнаружившегося Богосыновства Христа. Тщательно перечисляются исполнившиеся на Нем пророчества. Пророческое служение понимается исключительно в предсказательной функции, а не в обличительной. Но совершенно игнорируются принципиальная антифарисейская направленность Евангелия в целом, его четко выраженный примат внутреннего над внешним, ориентация прежде всего на правду, его адогматический универсализм, хотя Сам Христос ясно определил причину ненависти к Нему мира как вызванную прежде всего Его обличением неправды и зла этого мира (Ин 7:7). Но мы больше верим фарисеям, обвинявшим Христа в том, что Он выдавал Себя за Сына Божия (Он лишь не отрицал этого). Богословие при этом становится чисто небесным, спиритуальным, а значит, и беспроблемным, чисто описательным, что находится в разительном противоречии с Богочеловечностью христианства, превращает его в "религию", магический театр, а нас - в зрителей. Мы как будто не видим, что давно уже сами заняли место фарисеев, причем фарисеев в методологическом, принципиальном смысле, а не в довольно относительно безобидном моралистическом, в каком понимается, например, многими читаемая в храмах в первую приготовительную неделю Великого Поста притча о мытаре и фарисее: кто не прочь лишний раз вздохнуть о своих грехах и вообще о греховности.

    В православной среде до сих пор считается признаком правоверности цитировать не Евангелие, а святых отцов, причем именно "наших", т.е. восточных. Это делается под "благочестивым" предлогом, что отцы лучше нас все поняли. По сути дела, в который уже раз происходит то, в чем Спаситель обличает фарисеев: "Зачем вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего?" (Мф 15:3).

    Негласно считается (а иногда и очень даже гласно), что мы в Православии от всего этого как бы застрахованы, т.е. совершается очень распространенная ошибка отождествления себя с самим Православием, чему принцип тавтологического онтологизма (о чем см. ниже) очень способствует. Мы как бы сели в нужный поезд, нам как будто что-то гарантировано. За всем этим стоит неосознанная ветхозаветная концепция истинной веры ("чистота Православия"), конфессиональная принадлежность к которой уже дает большие преимущества. "Слава Богу, что я православный, а не какой-нибудь протестант" - вот внутренняя, совсем не Иисусова, молитва современного фарисея от Православия.

    Но крайности, как известно, сходятся: отвлеченный спиритуализм оборачивается ритуалистическим материализмом, обрядоверием, а в простонародье - верой в леших, заговоры и вообще в старую магию. От религии начинают ожидать не раскрытия смысла жизни, а элементарной помощи в жизненных тяготах. Благодаря обрядоверию и давнему двоеверию также происходит национализация религии, такое сращивание ее со всем национальным, что она и сама становится чем-то национальным, родным, теплым. На каком-то этапе исторического развития, когда необходимо сплочение племени, это может играть положительную роль, но умаление вселенского измерения в религии впоследствии приводит к застою и провинциализации.

    Для того чтобы лучше понять причины болезней, полезно представить и особенности мировоззрения, исходные парадигмы сознания, на почве которых эти болезни развиваются. Это не означает, что сами парадигмы очень плохи, но их надо ясно представлять.

    Философия онтологического интуитивизма

    Историки русской мысли неоднократно отмечали ее "онтологичность", "логосность", даже "космизм", а проще говоря, стремление к погруженности в предмет познания, стремление к постижению "изнутри" лабиринтов высшего бытия.

    Главным здесь становятся не какие-либо "внешние" поступки, а установка на "цельное знание" и истинное "состояние-пребывание", причастность истинному Бытию, не суетливая динамика, а истинная статика. Выяснилось, однако, что возрождение в XX в. основательно забытой в православном богословии космической составляющей не решает проблему религиозно оправданного действия, поступка. Космизм тоже может быть статическим.

    Представляется, однако, что это не есть оригинальная черта русского мышления. Полезно вспомнить, что отождествление мышления и бытия характерно для обществ с архаическо-пантеистическо-анимистическим типом сознания; такое мышление, строго говоря, - и не мышление, а скорее интуиция с некоторыми элементами мышления, которое местами может быть даже очень изощренным .

    Вопрос о "пребывании" или "непребывании в Боге" не может решаться простым выбором методологии, хотя от нее многое зависит. При онтологическо-статическом восприятии постоянно происходит подмена субъекта суждения, вообще плохо обстоит дело с различениями "объектов и субъектов", считается, что следует аскетически различать лишь злых духов. Антропологический фактор при этом становится неинтересным, сводится к аскетике, к технике борьбы со страстями. Нравственное богословие превращается в простую систему предписаний о "должном", становится фактически второстепенным предметом, приложением к догматике . Богословы начинают изобретать нравственное значение всех догматов. Во всем этом ясно видна связь православного миропонимания с античным мировоззрением, с платонизмом, не знавшим идей развития и свободы.

    Такой тип мышления можно определить как догматический, так как умозрение здесь осуществляется в категориях нормативно-должного, как бы со стороны Высшего бытия, самого Логоса . Богословско-философский дискурс, основанный на подобного рода "обратной перспективе", с логической необходимостью приводит к построению систем с очень ослабленной этической стороной, к потере иммунитета к насилию ради "пользы дела" и "торжества истины", вообще к стиранию границы между добром и злом.

    Вместо веры, которая, образно выражаясь, всегда как бы по краю антиномии ходит, возникает иллюзия беспроблемной самоочевидности, а богословие по жанру становится визионерско-описательным, тавтологическим. Хорошо тому, кто хорошо "видит" или чувствует; остальные (а таких большинство) вынуждены полагаться на авторитет видящих. Принцип созерцательности исключает творчество как преобразование чего-либо и развивает склонность к фатализму (на все воля Божия). А принцип "синергии" остается на уровне декларации и никак не отражается на этическом уровне.

    По своей типологии такой тип мышления был бы близок пантеистическому, если бы православие, сосредоточенное на длительном "храмовом действе" , психологически не исключало сочувственного отношения к природе . "Чувство всесмешения в религии" , о котором упоминает Тойнби, также не имеет никакого отношения к пантеизму. Оно скорее относится, по его мнению, к этическому синкретизму, характерному для эпох социального распада. В силу известных исторических обстоятельств, страны, где традиционно преобладало православие, почти не выходили из подобного рода эпох. Катастрофическое стирание социальных границ сказывается и на религиозном мировосприятии, способствуя синкретизму, в том числе и этическому, порождая даже своеобразное "чувство единства".

    При таком "целостном" подходе отвергаются такие выдающиеся авторы, как B.C. Соловьев (из-за его универсализма), прот. С. Булгаков (из-за его софиологии), свящ. П. Флоренский (из-за его то ли гностических, то ли критических взглядов), Н. Бердяев (за его симпатии к Я. Беме), а из современных - прот. Александр Мень (невесть за что). Казалось бы, можно было бы отделить плюсы от минусов у этих авторов и создать нечто положительное. Например, метафизику всеединства, характерную для русской философии, и православный онтологизм можно было бы попытаться сочетать с персонализмом. Но нет - теория "семенных логосов", которой придерживался еще св. Иустин Философ (II в.), совершенно забыта, и потом такой синтез казался бы чем-то произвольным, ведь "целостный" подход не предполагает творчества. С точки зрения православного синкретизма, в метафизике всеединства "слишком много философии", произвольных построений. Упомянутые выше мыслители отвергаются традиционно-бытовым православием и не изучаются в духовных школах Московской Патриархии именно за то, что они мыслили, выходили за рамки "богословия повторения", писали "от себя", были слишком самостоятельны.

    Вообще говоря, мы (не только православные) в России продолжаем жить как бы в докантианской доантропологической и докритической эпохе. А ведь Кант первый понял всю недопустимость безбрежного богословствования от имени Бога, попытался честно определить границы наших возможностей. За это его потом только совсем ленивый православный не ругал.

    Вопль экзистенциализма (Н. А. Бердяев) также не достиг нашего слуха. Серьезность постановки вопроса в экзистенциализме мы не восприняли. А ведь это была попытка поставить проблему человека, вернуть его в богословский дискурс.

    У нас вообще отдельно развившиеся интеллектуальные личности никак не могут повлиять на общественное сознание.

    Христианство есть откровение не только о Боге, но и о человеке. Теологический подход должен быть уравновешен антропологическим. Теоцентрически и теологически мыслить в полном смысле слова имеет право только Бог, да и то Он ограничил Себя свободой человека, "пошел на риск, создав человека свободным" (В. Н. Лосский). Но мы уже не хотим идти ни на какой риск, полагая, что нам что-то гарантировано.

    В социальном аспекте примату онтологичности (так же, как и в вероучительной области) соответствует примат авторитета в соответствующей иерархической системе, как бы отражающей высшую онтологическую иерархию. Совершенно не случайно все якобы аполитичные "созерцатели" при необходимости сделать выбор оказываются сторонниками монархии. Монархия, несомненно, выигрывает с эстетической точки зрения, она как бы отображает некую высшую идею, предполагает гармонию, в то время как демократическо-плюралистическая система предлагает "скучный" баланс противодействующих сил, делает компромисс принципом общественной жизни. С эстетической точки зрения, демократическая система представляет собой безвкусную эклектику.

    Критический анализ и здесь очень легко перевести в моральную (не антропологическую!) плоскость - мол, плохо слушались "царя-батюшку", свести к общим рассуждениям о греховности человеческой природы, a priori снимая при этом гносеологическую, психологическую, социальную и правовую проблематику, которая при таком подходе просто не возникает.

    Онтологический принцип органического единства, столь важный и в русской философии, должен быть уравновешен персонализмом, как это имеет место в работах Н. О. Лосского, С. Л. Франка, С. А. Левицкого.

    Апофатика или критика?

    Догматическому типу мышления обычно противопоставляют критический. Фундаментальную роль критики в мышлении (которая всегда отрицательна) сложнее определить, чем роль всегда утверждающей догматики. Имеет ли критика только очищающе-профилактическую функцию или нечто большее? Хорошо известны крайности критики, разрушающий нигилизм. Но задача критики состоит прежде всего в разоблачении недопустимых суждений, например, когда трансцендентность (или способность к трансцендированию), имеющаяся в человеке, преодолевающая (мысленно) любые ограничения, начинает отождествляться с трансцендентностью Бога, т. е. когда люди начинают "естественно" говорить как бы от имени сверхъестественного, от имени Бога.

    Известно, что роль ограничивающего фактора в православной теории богопознания играет принцип апофатики. Но его привыкли относить к чисто догматической сфере, где уже все определено и не подлежит изменению. А ведь этот принцип должен бы постоянно присутствовать в богословском сознании, работать, так сказать, на каждом его шаге, а не просто бессильно декларироваться.

    Апофатический метод может применяться не только в чистом богословии (триадология и христология), где сами догматы уже носят апофатический характер, но и в Богочеловеческой (церковной) и в собственно человеческой социальной и психологической сферах (где, строго говоря, тоже не исключается действие Св. Духа). И здесь, в области, где сверхъестественное таинственным образом соприкасается с естественным, апофатизм - это не только уважение к тайне Божества, но и уважение к тайне человека, сотворенного по образу и подобию Божию, человека, который, по св. Григорию Нисскому, так же непознаваем, как и его Создатель. Апофатизм - это и методология критического мышления, предохраняющего нас (человеков) прежде всего от догматических построений, исключающих человека.

    Фактический отказ от апофатического принципа как от действующего привел к тому, что, с одной стороны, догматизируются мельчайшие детали церковного быта, а с другой, начисто (нигилистически) отрицается духовность во внецерковной сфере. "Середина" и все, что с ней связано, в том числе и человек со своей "душевностью", при этом выпадают.

    Поскольку критическое мышление методологически антропологично (мы не имеем никакого права рассуждать с точки зрения Бога, а только исходя из того, что открыто в нас Богом), то оно не может быть не рефлексивно-философским.

    Критическое мышление не позволяет догматике развиваться независимо от этики. Весь пафос религиозного экзистенциализма был направлен против теологии без человека.

    В российской церковности, вопреки мнению "наших новых зилотов", имеются хорошо знакомые болезни, которые кое-где уже преодолевались в истории. Хорошо бы не на словах, а на деле "смирить гордыню" и более трезво (критически) взглянуть на себя.

    Коммунистическое наследие

    Сколько уже писалось на эту тему, но из-за того, что настоящего отречения от коммунизма так и не произошло, коммунистический синдром перешел в хроническую стадию.

    В рассматриваемом аспекте обратим внимание на две тесно связанные особенности коммунизма: его языческий характер, проявляющийся в пирамидально-патерналистской структуре власти, и коллективизм с характерным для синкретического сознания пренебрежением к отдельной человеческой личности. Коммунизм, объявляя монополию на истину, создает дуалистический манихейский миф, объявляет крестовый поход против Запада как такового с его либеральными ценностями, глубоко чуждыми восточному социальному типу сознания.

    Коммунизм с религиозной точки зрения представляет собой сочетание язычества (с присущей ему архаической патриархально-коллективистской социальной моделью), рационалистической идеологии (утилитаризма) и современной техники (модернизм). Кто-то удачно назвал Сталина "Чингис-Ханом с телефоном".

    Нетрудно заметить, как сопутствующая этим мировоззренческим установкам психология общественного сознания накладывается на церковное сознание, приобретая лишь другую окраску, получая как бы некоторую санкцию свыше.

    Ясно, что никаких отдельных заявлений и деклараций отдельных высокопоставленных церковных иерархов о полной политической нейтральности Церкви недостаточно. Народ, если и услышит это, все равно не поверит, продолжая сохранять пирамидально-интегристский тип сознания; тем более что в самой церковной жизни нет никакой соборности (упрощенно говоря - аналога светской демократии). Соборность - многоуровневое понятие. В церковной жизни она проявляется прежде всего в участии мирян в решении административных вопросов, в развитии выборного начала, в создании условий для проявления инициативы мирян прежде всего в области благотворительности и просвещения. Закон "О свободе совести и религиозных объединениях", принятый в сентябре 1997 г., говорит о том, что противостояние Западу продолжается. Четыре религии классифицированы по степени "уважаемости": Православие, ислам, буддизм, иудаизм. И все - восточные

    Сегодня утром после тяжелой продолжительной болезни в Санкт-Петербурге умер игумен Вениамин (Новик) – выдающийся церковный публицист и правозащитник. Отец Вениамин перенес операцию на головном мозге.

    В 90-е годы стоял у истоков создания Христианско-демократической партии России. В последние годы находился за штатом, занимался публицистической и преподавательской деятельностью.

    Некролог игумену Вениамину (Новику) Свято-Филаретовской школы

    14 сентября в 6.30 утра в реанимации Елизаветинской больницы г. Санкт-Петербурга скончался бывший преподаватель и инспектор СПбДА, кандидат богословия, игумен Вениамин (Новик). В конце августа он перенес операцию в связи с абсцессом лобных долей головного мозга. С субботы не приходил в сознание.

    * * *

    После тяжелой болезни на 64-м году жизни отошел ко Господу игумен Вениамин (в миру – Валерий Новик). Он был одним из тех, кто пришел к Богу и в церковь на волне обращений в христианство интеллигенции 70-х годов. Об этом процессе прот. Виталий Боровой говорил, как о чуде: «Мы их не призывали, но они пришли». Многие из таких людей при этом стали не только прихожанами (и, тем более, не «захожанами») православных храмов, но и вдохновенными делателями на церковной ниве. Алеша Карамазов у Достоевского говорит себе: «Не могу я отдать вместо “всего” два рубля, вместо “идти за Мной” ходить лишь к обедне».

    Валерий Новик, имея за плечами ленинградский «политех» и опыт работы инженером в области систем управления производством, поступил в духовную семинарию, затем – в академию, защитив по ее окончании кандидатскую диссертацию. А главное – он принял монашество, окончательно определив тем самым свою жизнь как иную по отношению к предшествующей. Карьеры, нередкой для «ученого монаха» (иеромонах – игумен – архимандрит – епископ), он не сделал, прежде всего, потому, что ее не хотел. Став игуменом и, по послушанию, инспектором духовной академии, он чрезвычайно тяготился новой должностью, пока, наконец, не покинул ее по личному прошению. У знавших его студентов сохранились о нем, как инспекторе и преподавателе основного богословия, самые лучшие воспоминания («чистый, живущий не ветхозаветными нормами, а благодатью умершего и воскресшего Спасителя … истинный христианин с превосходным богословским образованием»). Но в 1997 году он, уже не по своей воле, полностью лишился официального положения в церкви и фактически потерял возможность священнослужения - всего лишь за то, что подписал направленный в Государственную Думу РФ протест против некоторых положений нового закона о свободе совести. После этого он занимался политической и правозащитной деятельностью, участвуя в работе Христианско-демократической партии, а в основном трудился как лектор и публицист. Зла на тех, кто выставил его из внешней церковной ограды, он не держал, хотя горечь и боль от этого изгнания чувствовалась в нем в течение долгого времени. Многие помнят его острые, иногда – резкие и страстные, но всегда искренние и живые выступления, статьи, книги. В них затрагивались и общественные, и церковные проблемы, но никогда это не было словом постороннего, не болеющего за церковь человека.

    Игумен Вениамин дружески, с сочувственным вниманием относился к деятельности нашего института, участвовал в нескольких его конференциях. В 2006 г. на нашей конференции “Свобода – дар Духа и призвание в церкви и обществе” он сделал доклад на тему “Н.А. Бердяев: Последний апостол свободы”. Вот выдержка из обсуждения этого доклада:

    «Вопрос: Нужна ли церкви и обществу бердяевская свобода? Прокомментируйте, пожалуйста, Ваше высказывание о том, что стать самим собой в современных условиях чревато гибелью в течение 30 минут.

    Игумен Вениамин: Во-первых, мне не нравится выражение “бердяевская свобода”. Никакой своей, “бердяевской” свободы он не придумывал и не изобретал. Скорее, Бердяев открывал и проговаривал то, что не проговаривали другие. Он просто дальше продвинулся в философском дискурсе, а точнее говоря, в философском видении.

    Теперь второй вопрос. … Однажды Бердяев остановил кровопролитие, рискуя своей жизнью. И таких случаев было довольно много. … Свобода всегда связана с риском, хотя современное общество, с его конформистской, консюмеристской культурой, категорию риска как бы устраняет. Мы сегодня хотим, ничем не рискуя, со страховкой в кармане, получить заранее прогнозируемый результат. Но если мы говорим о свободе, то без риска не обойтись, в том числе риска погибнуть – здесь, на земле. Христос, например, предрекал гонения своим ученикам-апостолам. Все они погибли в телесном смысле. Стать самим собой с христианской точки зрения означает стать христианином».

    Мир праху твоему, дорогой отец Вениамин!

    Молимся, чтобы Господь принял его в Свое Царство. Вечная ему память!

    Информационная служба СФИ



    Рекомендуем почитать