Карсавин Л.П. Терцины. Лев платонович карсавин Карсавин лев платонович
Раздел 1. Л.П. Карсавин……………………………………………………..3
Биографическая справка……………………………………...3
Философское направление…………………………………...8
Раздел 2. «Философия истории»…………………………………………..10
2.1. История создания……………………………………………...10
2.2. Структура и содержание ……………………………………...10
2.3. Анализ основных идей………………………………………...11
Раздел 3. Выводы…………………………………………………………...16
3.2. Значение произведения для истории и современности……..16
Раздел 1. Л.П. Карсавин
Биографическая справка
Лев Платонович Карсавин родился в 1882 году в Санкт-Петербурге. Его отец, Платон Константинович Карсавин, был известным танцовщиком Мариинского театра, учеником Мариуса Петипа. Воспитание и образование сына стали предметом особых забот матери Карсавина – Анны Иосифовны, урожденной Хомяковой, двоюродной племянницы основателя славянофильства А.С. Хомякова. Это родство много значило для нее, она верила и надеялась, что Лев через нее унаследовал нечто от дарований великого родственника и в будущем явится его продолжателем. Эти ожидания оправдались: философия Карсавина действительно многими прочными нитями связана с Хомяковым.
Надежды матери оправдались. Окончив гимназию с золотой медалью, Карсавин поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета. В 1901 – 1906 гг. он в группе профессора И.М. Гревса изучает историю, становится медиевистом. Область его интересов – религиозные движения в Италии и во Франции в эпоху позднего средневековья.
Еще будучи студентом, с 1904 г. Карсавин женился. После окончания университета сразу начинает много работать: преподает в гимназиях (гимназии Императорского человеколюбивого общества и частной женской гимназии Прокофьевой), печатает статьи по истории конца римской империи. Получив по окончании университета двухгодичную командировку за границу, он занимается в библиотеках и архивах этих стран кропотливыми изысканиями – по истории францисканского монашества, а также ересей вальденсов и катаров. Итогами этих трудов стали два больших сочинения – «Очерки религиозной жизни в Италии XII – XIII веков (1912) и «Основы средневековой религиозности в XII – XIII веках, преимущественно в Италии» (1915).
«Очерки религиозной жизни в Италии XII – XIII веков» вскоре издается в качестве магистерской диссертации, которую Карсавин защищает в мае 1913 г. Месяц спустя его назначают экстраординарным профессором Петербургского университета. В это же время Лев Платонович – преподаватель на Высших (Бестужевских) женских курсах, на Высших курсах Лесгафта, в Психоневрологическом институте, учитель истории в гимназии Императорского человеколюбивого общества, казначей Исторического общества при Петербургском университете. Он пишет статьи в Новый Энциклопедический Словарь (всего 39 статей), печатается в журналах («Вестник Европы», «Церковный вестник», «Голос минувшего», «Исторический вестник» и др.). 1
Следует отметить, что кроме степени доктора истории Карсавин получил, как мирянин – что представляло большую редкость, - и степень доктора богословия в Петербургской духовной академии. А в апреле 1918 г. его избирают экстраординарным профессором Петроградского университета.
1918 – 1923 гг. стали временем исключительно интенсивной творческой жизни для Карсавина. В домашнем кабинете профессора зимой 1919/20 г. собирались участники его семинара, поскольку университетские помещения не отапливались. Карсавин участвовал в заседаниях философских обществ, читал доклады и лекции, сотрудничал в редакции издательства «Наука и школа», в сборниках «Феникс» и «Стрелец». В этот период им написаны статьи: «Глубины сатанинские», «София земная и горняя», «Достоевский и католичество». В это же время он издает «Введение в историю», «Метафизику любви», в 1922 году публикует статьи «О свободе» и «О добре и зле», а также работу «Восток, Запад и русская идея». В советской печати появляются злобные отклики на публицистическую деятельность религиозного философа: «Средневековый фанатик», «ученый мракобес», «сладкоречивая проповедь поповщины», «галиматья», «бессмысленные теории»… - такие оценки встречают Карсавин и его творчество в этих рецензиях. И в свете этой тонкой критики не удивляет сообщение Карсавина в одном письме, которое он пишет летом 1922 года: «…предвижу скорую для себя неизбежность замолкнуть в нашей печати». 2
Это предвидение очень скоро оправдалось с лихвой: уже осенью того же года Карсавину пришлось не только «замолкнуть в печати», но и покинуть пределы Родины: в 1922 г. Карсавин был арестован и вместе с большой группой русских мыслителей выслан из страны.
Сперва он обосновался в Берлине. Здесь в 1923 году в издательстве «Обелиск» у него выходят книги: написанная еще в России «Философия истории», философская биография «Джордано Бруно», «Диалоги». В новом изложении появляется метафизика всеединства – «О началах» (опыт христианской метафизики) (1925). В Берлине Карсавин участвует в деятельности созданной в 1922 г. по инициативе эмигрировавших из России философов Религиозно-философской Академии; выступает с лекциями на тему «Средневековье», публикует статью «Путь православия».
В 1926 г. Карсавин переезжает в Париж. Как он сам говорит об этом времени – в общение с иностранными учеными кругами не вступал. В этот период он издает книгу «Святые отцы и учители церкви» (Раскрытие православия в их творениях) (1926), предназначенную в качестве учебника для русской семинарии, «Церковь, личность и государство» (1927), публикует статьи на немецком, итальянском, чешском языках, принимает довольно активное участие в евразийском движении, публикуя статьи в газете «Евразия».
Евразийское движение было определено, с одной стороны, задачами и проблемами новой, послереволюционной России, а с другой – осознанием глубокого кризиса современной европейской культуры.
Евразийство увидело в России особый культурный – евразийский мир, мир раскрывающейся православной культуры, равно отличной от европейской и азиатской. Как заявляли сами евразийцы, исходя из факта – из той России, которая выходит из революции, - евразийство выделяет и раскрывает те стороны русской современности, которые обращены в будущее. Во имя новой России – Евразии, новой русской культуры и мощи и новой руководящей идеологии евразийцы решительно отталкивались как от коммунизма, так и от дореволюционных реставрационных идеалов, органично сочетая, как им казалось, традиции подлинного русского охранительства с подвижностью современного политического действия.
Постепенно в евразийском движении сближались религиозные и политические мотивы, и вскоре оно в значительной степени трансформировалось в весьма жесткую политическую идеологию. Причем решающая сила в этой трансформации принадлежала Л.П. Карсавину, который, прежде не скрывавший своего критического отношения к евразийству, в 1925 – 1926 гг. становится одним из идеологов движения. 3
О том, как складывались в эмиграции отношения Карсавина с кругом русских философов, можно делать только предположения. Принадлежность к одной культуре, безусловно, дает основания для сближения некоторых тем их творчества, влияния тех или иных мыслительных и религиозных традиций. Вместе с тем при знакомстве с сочинениями Карсавина невольно возникает впечатление некоей обособленности, своего рода эстетической самодостаточности создателя метафизики всеединства. Во всем его творчестве чувствуется какая-то упрямая, почти сверхчеловеческая сила мысли. Известно, что из русских философов Л.П. Карсавин ценил А.С. Хомякова, Ф.М. Достоевского и С.Л. Франка, сознательно опирался на святоотеческую традицию, причем не на патристику вообще, а на сочинения св. Григория Нисского и св. Максима Исповедника. 4
Карсавину, как представляется, всегда казались узкими, имеющими ограниченное значение, ценности политизированной жизни и мысли. Политизированность евразийского движения неизбежно привела к его внутреннему разложению, с 1929 г. Карсавин фактически порывает с ним.
По свидетельству П.П. Сувчинского (муж средней дочери Карсавина – Марианны Львовны), в 1927 г. Л.П. Карсавин получил приглашение в Оксфорд, но, к огорчению всей семьи, этого приглашения не принял. Однако в 1926 г. в Литве становится премьер-министром А. Вольдемарас, бывший приват-доцент Бестужевских курсов в Петербурге, и в 1927 г. Карсавин был призван в Каунасский университет на кафедру всеобщей истории. Семья осталась в Париже. Здесь он издает три философских сочинения: «Пери архон» (Идеи христианской метафизики) (1928), «О личности» (1929) и «Поэма о смерти» (1932).
Быстро выучившись по-литовски, Карсавин читает лекции на этом языке, целиком отдается занятиям историческими вопросами. Уже в 1929 г. выходят его работы, написанные по-литовски. С 1931 г. Карсавин начинает издавать шеститомное сочинение «История европейской культуры» на национальном языке.
Необходимо отметить, что ученая литовская общественность гордилась и гордится тем, что Карсавин принадлежал ее среде. Все архивные материалы, связанные с жизнью и творчеством Л.П. Карсавина в Литве, бережно сохраняются. Вслед за публикациями в литовских газетах, журнале «Вильнюс», посвященных Карсавину, в июле 1991 г. в столице Литвы состоялись Первые Карсавинские чтения.
В 1940 г. вместе с университетом Карсавин переселяется в Вильнюс, а после включения Литвы в Советский Союз он был отстранен от преподавания и временно занимал место директора Вильнюсского художественного музея. Еще раньше Карсавин привез свою семью из Франции в Литву и поселился в Вильнюсе всем домом. В эти годы Л.П. Карсавин поставил себе задачу написать всемирную историю, понятую в свете христианской метафизики, однако этот замысел остался до конца не осуществленным. В начале 1948 г. Лев Платонович был арестован.
В следственной тюрьме в Ленинграде у него начался туберкулез. После суда Карсавин был переведен в лагерь инвалидов Абезь. В лагере философ пережил необычайный духовный и творческий подъем. В этой связи вспоминаются его слова: «Тогда мысль и развивается, тогда и становится свободною, когда ее всемерно угнетают и преследуют». 5 Здесь в 1951 – 1952 гг. он пишет целый ряд религиозно-философских сочинений, включая «Венок сонетов» и «Терцины», в которых находит поэтическое выражение его метафизика, а также несколько статей: «О молитве Господней», «О бессмертии души», «Апогей человечества», «Об искусстве», «По поводу рефлексологии» и еще на литовском языке «Дух и тело» и «О совершенстве». Известно, что некоторые из этих сочинений попали в Западную Европу и были опубликованы в 104 – 105-м номерах журнала «Вестник Русского студенческого христианского движения» в Париже (1972). 6
Л.П. Карсавин умер 20 июля 1952 г. в лагерной больнице. Его могилу чудом удалось найти в Абези в 1989 году.
Философское направление
Философия Карсавина (и прежде всего его философия истории), при всей ее оригинальности, сложилась и получила развитие в русле русской религиозно-философской традиции, сосредоточившись на вечных проблемах Бога, человека, бессмертия, нравственных корней и коллизий человеческого существования; близка и дорога была русскому мыслителю и тема судьбы его родины.
Лев Платонович развивал своеобразную версию «философии всеединства» применительно к проблеме личности, методологии истории, истории культуры, гносеологии, этике, социологии, стремясь к созданию целостной системы христианского миросозерцания. Опирался на раннехристианские учения (патристика, Ориген) и русскую религиозную философию, в особенности на традицию В. С. Соловьёва. Категория всеединства у Л.П. Карсавина понимается как динамический принцип становления бытия и в качестве фундаментальной категории исторического процесса лежит в основе историософии.
На философско-исторические взгляды Карсавина оказали существенное влияние как идеи Соловьева (изложенные главным образом в «Чтениях о богочеловечестве»), так и труды старых славянофилов - Хомякова и Киреевского. Из западных мыслителей наиболее близки и дороги были Карсавину Дж. Бруно и Николай Кузанский. (Дж. Бруно Карсавин посвятил большую книгу.)
Лев Платонович Карсавин
Карсавин Лев Платонович (1882-1952), российский религиозный философ и историк-медиевист. Брат Т. П. Карсавиной . В 1922 году выслан за границу; профессор университетов в Каунасе (с 1928) и Вильнюсе (1940-1946). Труды по средневековой Италии, философии истории, философии личности. Репрессирован ; реабилитирован посмертно.
+ + +
КАРСАВИН Лев Платонович (1/13.12.1882-12.07.1952), русский философ, историк, культуролог. В 1922 году выслан за границу, преподавал в Ковно и Вильно, умер в лагере. Карсавин развивает учение о всеединстве, связывая русскую философскую традицию с неоплатоническим направлением западной философии. Согласно учению Карсавина, государство, стремясь к осуществлению христианских идеалов, должно в конечном счете слиться с Церковью.
Карсавин Лев Платонович (1882-1952) - религиозный философ, историк-медиевист, профессор Петербургского университета (с 1913), участник петроградского "Братства Святой Софии" (1918-1922), в ноябре 1922 году выслан из России, жил в Берлине, один из организаторов, затем профессор Русского научного института, выступал с докладами и лекциями, руководил религиозно-философским кружком молодежи. Соучредитель издательства "Обелиск", с 1926 года в Кламаре под Парижем, член редколлегии газеты "Евразия" (1928-1929). Один из идеологов евразийского движения, заведующий кафедрой всеобщей истории Каунасского университета (1928-1940), летом 1940 после аннексии Литвы оказался на советской территории, преподаватель Вильнюсского университета, затем Вильнюсского художественного института (1945-1946), директор Художественного музея (1947-1949), в июле 1949 года арестован, умер в заключении. Опубликовал ряд работ по истории и философии, в том числе: "Философия истории" (Б.,1922), "Джордано Бруно" (Б.,1923), "О началах" (Б.,1925).
Использован материал с сайта "Русское зарубежье" .
Другие биографические материалы:
Кириленко Г.Г., Шевцов Е.В. Религиозный философ (Кириленко Г.Г., Шевцов Е.В. Краткий философский словарь. М. 2010 ).
Миненков Г.Я. Русский философ (Новейший философский словарь. Сост. Грицанов А.А. Минск, 1998 ).
Хорунжий С.С. Русский историк-медиевист, философ и богослов (Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Научно-ред. совет: В.С. Степин, А.А. Гусейнов, Г.Ю. Семигин. М., Мысль, 2010 ).
Кошарный В. П. Один из идеологов евразийства (Русская философия. Энциклопедия. Изд. второе, доработанное и дополненное. Под общей редакцией М.А. Маслина. Сост. П.П. Апрышко, А.П. Поляков. – М., 2014 ).
Сказкин С.Д. (Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. - М.: Советская энциклопедия. 1973-1982. Том 7. КАРАКЕЕВ - КОШАКЕР. 1965 ).
Блинников Л.В. Полагает, что существенная особенность русского народа состоит в его религиозности (Блинников Л.В. Краткий словарь философских персоналий. М., 2002 ).
Зеньковский В. Философ, историк и поэт (Большая энциклопедия русского народа ).
Историзм выступает универсальным принципом метафизической системы Карсавина (Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов. 1983 ).
Далее читайте:
Карсавин Л.П. О началах (Статья С.С. Хоружева о произведении Л.П. Карсавина).
Карсавин Л.П. Философия истории (Статья В. Ю. Крянева о работе Л.П. Карсавина).
Философы, любители мудрости (биографический указатель).
Русская национальная философия в трудах ее создателей (специальный проект ХРОНОСа).
Историки (биографический указатель).
Сочинения:
Очерки религиозной жизни Италии XII-XIII вв. СПб., 1912;
Культура средних веков. СПб.-М., 1914;
Основы средневековой религиозности в XII-XIII вв., преимущественно в Италии. Пг., 1915;
Католичество. Пг., 1918;
Восток, Запад и русская идея. Пг., 1922;
Д. Бруно. Берлин, 1923;
Философия истории. Б., 1923;
Peri archon. Ideen zur christlichen Metaphysik. Memel, 1928;
О личности. (Каунас), 1929-1937;
Религиозно-философские соч. Т. 1. М., 1992;
Философия истории. СПб., 1993;
Соч. М., 1993; Малые соч. СПб., 1994.
Литература:
Зеньковский В. В. История русской философии . Л., 1991. Т. 2, ч 2. С. 147-157;
Лососий Н. О. История русской философии. Гл. 18;
Ванеев А. А. Два года в Абези: В память о Л П. Карсавине. Брюссель, 1990;
Лев Платонович Карсавин (Сер. «Философия России иервой половины XX века»), М., 2012.
12.07.1952. – Умер в советском лагере историк и философ Лев Платонович Карсавин
(1.12.1882–12.07.1952) – историк христианского Средневековья и затем философ. Родился в Петербурге в семье танцовщика Мариинского театра Платона Константиновича Карсавина и его жены Анны Иосифовны, урождённой Хомяковой, дочери двоюродного брата славянофила А.С. Хомякова. Сестра Льва Платоновича Тамара, следуя профессии отца, стала известной балериной (прима-балерина Мариинского театра, с 1918 г. – в зарубежной группе С.П. Дягилева; скончалась в 1978 г. в Лондоне). Лев же обратил свои интересы к религии и истории в традиции славянофильского предка матери.
В 1901 г. Лев Карсавин окончил с золотой медалью классическую гимназию и поступил на историко-филологический факультет Императорского Санкт-Петербургского университета, который окончил в 1906 г. также с золотой медалью. Под влиянием своего учителя И.М. Гревса увлекся религиозной историей западного средневековья, в том числе критикой еретических сект катаров и др. Один из учеников Гревса вспоминал позднее: «Блестящий Л.П. Карсавин в те годы... он любил ниспровергать принятое либеральной наукой... Его религиозность носила оппозиционный духу позитивизма характер и имела яркую эстетическую окраску». Во время учебы в университете Карсавин «являлся к исполнению воинской повинности при призыве 1904 г. и зачислен был в ратники ополчения II-го разряда». На последнем курсе женился на дочери Пермского мещанина Лидии Николаевне Кузнецовой. У них родились дочери Ирина, Марианна и Сусанна.
В С 1909 г. Карсавин преподавал в Историко-филологическом институте, на Высших женских (Бестужевских) курсах и в других учебных заведениях; приват-доцент Петербургского университета (с 1912 г.). 1910-1912 гг. был командирован за границу для работы в библиотеках и архивах Франции и Италии. Защитил магистерскую диссертацию "Очерки религиозной жизни в Италии XII–XIII вв.". В то же время Карсавин написал 49 статей для словаря Брокгауза и Ефрона, где Гревс заведовал отделом истории. В 1914 г. приступил к работе в Историко-филологическом институте в должности ординарного профессора всеобщей истории и инспектора. Высочайшим указом от 1 января 1915 г. он был награжден орденом Святой Анны 3-й степени «за отлично-усердную службу и особые труды». В том же году он опубликовал книгу "Основы средневековой религиозности в XII–XIII веках, преимущественно в Италии", защитив ее на следующий год как докторскую диссертацию. В 1916 г. получил также степень доктора богословия в Петербургской духовной академии.
«... Для него "вера – основа знания, наличная в каждом акте его, наличная и в признании чего-либо истинным". "Когда наука (философия) пытается обойтись без веры и найти свои основания, ... она обнаруживает в глубине своей религиозную веру", ибо "основа нашего бытия, нашей жизнедеятельности и нашего знания дана в вере как всецелом причастии к Истине; только верою можно окончательно обосновать знание".
Этим определяется у Карсавина и отношение науки и философии к богословию. "Хочет или не хочет того наука, но она, особенно же на вершине своей в качестве философии, исходит из некоторых основоначал, которые, притязая на абсолютную значимость, являются высказываниями об Абсолютном", т. е. становятся на путь веры (как всецелого причастия к Истине). Без обоснования в вере философия обрекает себя на то, чтобы быть "знанием гипотетическим"; поэтому, "желая оставаться философским (научным), философское знание обязано сказать: философия должна быть служанкой богословия". "Служанкой, – поясняет тут же Карсавин, – но не рабой ". "Богословие, – пишет дальше Карсавин, – стихия свободного познавательного искания; исходя из него, философия не может стать несвободной"...».
К таковому свободному познавательному исканию Зеньковский относит заимствованную Карсавиным у спорную «мифологию всеединства», которое «обнимает и мiр, и все, что вне его, над ним (Абсолют)». Продолжаем цитировать о. В. Зеньковского:
«Концепция всеединства, завладев мыслью Карсавина, ведет его неуклонно к тем же построениям, как вела она и В. Соловьева. "Космос в Боге становится Богом или Абсолютом"... Карсавин... хорошо понимает, что он приближается к пантеизму и, конечно, тщательно хочет сбросить с себя этого рокового спутника метафизики всеединства – хотя пантеизм, как "горе злосчастье" в русской сказке, так прилепляется к всеединству, что совсем сбросить его становится невозможным. Конечно, это не пантеизм в обычном смысле слова, здесь нет отожествления или уравнивания Бога и мiра, но здесь налицо такое их соотношение, при котором Абсолютное "соотносительно" мiру, при котором оно немыслимо без мiра: в Абсолютном нет свободы в отношении к мiру (ни в акте творения, ни во взаимоотношении с мiром)...
[Правда,] Карсавин сохраняет идею "творения из ничто"; именно учение, что "тварь возникла не из Бога, а из ничто" исключает, по мнению Карсавина, пантеизм... Но мiр [в представлении Карсавина] есть все же лишь "иное" Бога... Мiр творится Богом в свободе, но то, что "Он творит мiр, есть выражение Его несовершенства"... [Неудивителен поэтому и упрек о книге "Философия истории": «Православие автора имеет слишком мало общего с историческим Православием». – М.Н. ]
Что Абсолютное в космос не только не вмещается и вообще не входит в единство с ним, а лишь "сопребывает в твари", по выражению архиеп. Никанора, – этого не чувствует, не понимает Карсавин. Он строит систему, в которой человек и космос, смыкаясь в единство, единятся в "вечном" (хотя вечное в космосе и человек, как луч Абсолюта, как Его создание, вовсе не есть само в себе Абсолют), хотя все слагается в софиологическую концепцию, – но это есть софиология данного нам тварного бытия и только... Если угодно, торжествует победу здесь философия (при всем подчинении ее богословию – мнимом, кстати сказать), богословие же включено фактически в философию...
(Прот. В.В. Зеньковский. История русской философии. Т. II, сс. 382-391
)
Как отметил Зеньковский в другом месте (см. в нашей статье о ), главным пороком системы "всеединства бытия" является неспособность объяснить наличие зла в мiре...
Карсавин о еврейском вопросе
Помимо подвергнутых выше критике фундаментальных философских трудов, Карсавин написал много публицистических работ. Приведем ниже отрывок из одной из них – "Россия и евреи" . Речь идет о трудности для большинства "ассимилирующихся" евреев полностью отречься от еврейства и полностью соединиться с национальностью народа в стране проживания.
«...Ассимилирующийся еврей должен более или менее отчетливо сознавать, что есть некоторое внутреннее противоречие в замене религиозно-национальной культуры еврейства какою-нибудь ограниченно-национальною культурою, которая чаще всего не обладает свойственною еврейству идеею универсализма, особой предызбранности, первенствующего положения среди народов мiра, миссианства и мессианства. Он может обмануться и принять внешний размах и силу, империализм или капитализм данной национальной культуры за ее универсальное значение. Но по существу он остается чуждым всему частному и национально-ограниченному и отрицает все национальное именно как ограниченное и частное. Перестать быть евреем для того, чтобы стать французом, немцем или русским, значит для него променять, подобно Исаву, первородство на чечевичную похлебку. И как сочетать отказ от исключительного значения еврейского народа с признанием того, что пришел Мессия, который должен придти прежде всего для народа еврейского? Преодолеть родное еврейство и стать националистом в среде другого народа, отвергнуть еврейского Мессию и признать Мессию, пришедшего для других... да, это ужаснейшая, не находящая своего катарсиса (разрешения) трагедия. Уж лучше о ней не думать, лучше чем-нибудь ее заглушить!
Она и действительно заглушается, если еврейство променивается на “общечеловеческую” культуру и еврейская религия – на религию универсальную. К несчастью, понятия “общечеловеческого” и “универсального” в этом случае являются понятиями мнимыми и даже не соответствующими универсализму исконного, подлинного еврейства.
Вот почему ассимилирующийся и отрывающийся от своего народа еврей неизбежно становится абстрактным космополитом . Он не находит себе места ни в одном народе и остается в пространстве между нациями, интернационалист . Он исповедует не национальные идеалы, которые кажутся ему ограниченными и частными, но идеалы “общечеловеческие”, которые вне своих национальных индивидуаций абстрактны, безжизненны и вредоносны .
В политике он склоняется к идеям отвлеченного равенства и отвлеченной свободы, т.е. делается демократом; к тому же, по отсутствию связи с конкретною и потому всегда национальною действительностью и по свойству своего ума, радикальным демократом . В сфере проблем политико-социальных он превращается в социалиста, к тому же в наиболее безстрашного по своей последовательности и наиболее систематического, т.е. в “научного” социалиста и в коммуниста . Только этим путем может он сохранить остатки своего национального еврейского универсализма и своей национальной универсалистической религии, хотя и не без существенного искажения того и другой.
Нет ни малейших оснований понимать мою мысль так, будто ассимилирующийся еврей всегда и везде до конца осуществляет внутреннюю диалектику своей природы, будто он, например, обязательно делается явным и сознательным врагом всего национального. Он может допускать и признавать национальное, даже ревновать лаврам лорда Биконсфильда. Но, если он последователен, он приемлет национальное, как нечто вторичное, несущественное...
Общечеловеческая культура преподносится ему как симфоническое единство частных и национальных культур. Ведь такое единство по необходимости иерархично и первое место в нем для всякого данного момента (да и вообще) должно принадлежать какой-нибудь одной национальной культуре. А легко ли еврею отречься от веры в вечное первенство культуры еврейской? Недаром же даже разорвавшие с еврейским народом евреи с особенным вниманием относятся к успехам именно евреев, говорят, часто не без высокомерия, об одаренности еврейского народа, создают репутацию ученым, литераторам, художникам из евреев. В России приходилось за годы революции встречаться с такими фактами, что еврей-христианин, резко враждебный всякой революции и всякому социализму, не мог скрыть своего удовольствия при виде талантов и успехов еврея Троцкого. Говорю не в осуждение, тем более, что и сам считаю Троцкого человеком талантливым, а в объяснение, и не считаю нужным скрывать добросовестно и безпристрастно наблюдаемые мною факты...
Интернационализм и абстрактность существенно противоречат духу всякой живой органической культуры. Они возможны, как страшные призраки, только на почве ее разложения. Они должны наталкиваться на сопротивление со стороны здоровых ее элементов тем более решительное, чем здоровее культура... Да, ведь и сами ассимилирующиеся евреи должны быть после всего сказанного нами поняты как продукты разлагающейся периферии еврейской культуры ... Вот эта-то вечная взаимная борьба, иногда глухая, иногда явная, между здоровыми элементами культуры и ассимилирующимися евреями и объясняет, почему такие евреи чувствуют себя всегда обиженными, угнетенными, почему они всегда насторожены и болезненно чувствительны, почему волнуются только услышав слово “еврей”.
Не легко вечно оставаться на вторых местах и еще чувствовать объективную, но часто конкретно неуловимую, враждебность к себе со стороны “акциденций” общечеловеческой культуры. Тут и революционером сделаешься. А еврей ассимилирующийся и без того по самой природе своей – революционер . Ибо он – враг органической национальной культуры, которая ему мешает и его теснит, и естественный союзник разлагающих ее “революционных” процессов... Принято объяснять революционность рассматриваемого типа евреев внешними условиями: гонениями, ограничениями, погромами и т. д. Но все это лишь следствия и внешние доказательства указываемого нами основного факта...
Вот об этом последнем типе евреев [интернационалистов] мы до сих пор и говорили. В отношениях к нему один из источников современного антисемитизма , но признание того, что он существует, описание отличительных его черт и попытка раскрыть его внутреннюю диалектику, даже оценка его с точки зрения религиозных и культурных ценностей являются не антисемитизмом, а научно-философскими познавательными процессами. Научное познание не может быть запрещаемо и опорочиваемо на том основании, что приходит к выводам, для нервозных особ неприятным...
Тип ассимилирующегося еврея определяется идеологией абстрактного космополитизма или интернационализма, индивидуалистическими тенденциями в сфере политических и социальных проблем (демократизмом, социализмом, коммунизмом), активностью , направленною на абстрактные и предельные идеалы и не знающей границ, т.е. утопизмом и революционностью , а потому нигилистическою разрушительностью. Все эти черты характерные, и даже часто в указанном сочетании характерные не только для еврея, у еврея специфически окрашены и индивидуилизированы его “прошлым” – его происхождением и “промежуточностью” . Ибо он уже не еврей, но еще и не “нееврей”, а некое промежуточное существо, “культурная амфибия”, почему его одинаково обижает и то, когда ею называют евреем, и то, когда его евреем не считают…
Этот тип не опасен для здоровой культуры и в здоровой культуре не действенен. Но лишь только культура начинает заболевать или разлагаться, как он быстро просачивается в образующиеся трещины, сливается с продуктами ее распада и ферментами ее разложения, ускоряет темп процесса, специфически его окрашивает и становится уже реальною опасностью.
В XVIII веке европейская культура вступила в период индивидуалистического распада. Это сказалось, между прочим, в расцвете рационалистически-демократических идей (немного позже – капитализма) и утопического, сначала даже явно религиозного, социализма. Здесь именно и проявилась активность рассматриваемого нами типа. Отрываясь от еврейства, ассимилирующиеся евреи стали широкими волнами вливаться в европейскую культуру. Они сливались с европейским капиталистическим мiром, его радикализируя, и, с другой стороны, с европейскими демократическими, а еще более – социалистическими течениями. Не они их вызывали к жизни, но они, в полном соответствии с тенденциями этих течений, способствовали тому, что эти течения становились все более радикальными, революционными, абстрактными и материалистическими (ибо это одно и то же, абстрактность и материализм). Так новая фаза европейского социализма связалась с еврейскими именами и еврейскими чертами. Он утратил прежнюю расплывчатость и прекраснодушие, сделавшись сложною, талмудически разрабатываемою системою и незаконно монополизировав эпитет “научного”, и, став боевою и революционною доктриною, превратился в интернациональное движение и универсалистическую абстрактную религию...
Поэтому денационализирующееся и ассимилирующееся еврейство наш вечный враг, с которым мы должны бороться так же, как оно борется с нашими национально-культурными ценностями. Это – борьба неустранимая и необходимая . Какие же наилучшие способы и формы борьбы?
Побеждает сильнейший; и первое условие победы – самоусиление и саморазвитие. Без этого условия не помогут никакие скорпионы; при выполнении его скорпионы не нужны. Проникнемся, действенно проникнемся сознанием абсолютной “православной” обоснованности нашей культуры, сознанием ее единства, ее цельности и органичности. Попробуем целостно ее осуществить. Тогда не будет в ней процессов внутреннего разложения, не будет распадов и трещин, точек приложения для чьей-либо разрушительной деятельности, сознательной или безсознательной. Тогда не опасны будут ни материализм, ни интернационализм, ни социализм, ни все прочие подрывные идеи и гипотезы. Их просто не будет, как действенных сил разложения, и у денационализированного еврейства окажется отнятою почва для вредной деятельности, вернее, – для соучастия во вредной деятельности.
Конечно, здоровая государственность предполагает активную борьбу с культурно-вредными течениями. Такая борьба вестись должна, и она будет вестись. Но ведь мы установили, что гибельные потенции ассимилирующегося еврейства становятся действительными, актуальными не сами по себе и из себя, а только при реальной наличности однородных им тенденций в самой культуре. В реальном вредном для культуры течении уже произошел осмос еврейского с национальным, и с ним, этим течением, приходится бороться как с целым. Оно не будет уничтожено тем, что доступ в него евреям будет закрыт, если бы даже такая фантастическая идея относилась к области осуществимого. От этого оно не зачахнет, ибо не одними же евреями оно питается. Так, борьба с денационализированным еврейством может быть только косвенною и опосредствованною .
Но ведь “тип” все-таки вреден, хотя бы угрозою актуализации своих потенций, и какая-то борьба с ним нужна . Пускай культура здорова и вырабатывает против него здоровые реакции всего своего организма. Она всегда может заболеть, и тогда сразу же подвергнется усугубленной опасности. Разумееся, борьба, честная борьба, нужна. Но как она возможна?..
Надо помочь и еврейскому народу в его борьбе с разложением его периферии , помочь путем содействия его религиозно-культурному сохранению и развитию ... Считая религиозно-культурный еврейский народ нашим естественным союзником в борьбе с его денационализирующейся и ассимилирующеймя, разлагающейся периферией, я в то же самое время не признаю возможным резкое их разграничение ...
Еврей, скептически и даже отрицательно относящийся к вере отцов, еврей, забывший ритуализм и весь быт еврейского народа, еврей, сознательно ни во что не верующий, – все же может быть по существу своему религиозным. Часто он извратит свою еврейскую религию в плоскую религию человечества, если в не менее плоскую религию разума. С годами и в нем может заговорить еврейская душа, и окольными путями он направится к вере отцов, подойдет к ней и только не всегда ее узнает. А это значит, что и прежде не совсем угасал в его душе огонь веры, что он всегда был, хотя бы и сам того не сознавая, религиозным евреем. Да и еврейскую периферию можно понять, только поняв извращаемую ею, но еще не угасшую в ней религиозность...
Однако, еврейский народ не только наш союзник, но и наш противник. Еврейство и христианство противостоят друг другу как притязающие на единственную истинность своего учения, хотя христианство и уповает на то, что все народы (в том числе и евреи) обратятся ко Христу, а еврейский народ, отрицая явление Мессии, верит лишь в победу еврейства как в первенствующее его положение среди других все же спасающих людей религий , и чуждается прозелитизма. Еврейский народ противостоит христианским народам более, чем любая из иных религий.
Еврейство связано с христианством одним Мессиею, Который к евреям пришел и Которого они отвергают. Мы признаем Иисуса Христа, Мессию и Богочеловека, Который по человечеству кровно связан с еврейским народом и Который прежде всего пришел к чадам дома Израилева и Который нас сделал новым Израилем, Израилем духовным (Гал. 3, 26-29; 6, 15 сл.; Рим. 2, 28 сл.). Как же Израиль по плоти отделен от Израиля по духу? Неужели же два Израиля? Нет: или мы, христиане, избранный народ Божий, Израиль, или евреи . Этот факт в современном европейском сознании затемнен тем, что западное христианство отпало от Православия и распалось на ряд исповеданий и сект. Таким образом ослабело сознание единой истинной веры, “единого рода христианского”, и вместе с ростом неверия, религий человечества и разных теософий и вместе с усиленным взаимообщением разных религий, – христианство стало восприниматься, как одна из них. Наступила эпоха релятивизма, внешне устранявшего, но не преодолевшего антисемитические тенденции, которые были ослаблены и тем, что ослабели органические силы культуры, а симптомы ее упадка принимались за ее идеалы...
Мы считаем "антисемитизм" одним из самых отрицательных явлений. Но возьмем его как симптоматический факт. Тогда окажется, что ослабление его в современной Европе – признак не совершенствования, а упадка еропейской культуры. Его наличие в России, наоборот, свидетельствует о здоровье русской культуры. Там же, где есть здоровье, есть возможность действительно преодолеть антисемитизм, а не просто о нем забыть...
Он [еврейский народ] – исконный и вечный враг Православия. Но нам сказано: “любите врагов наших”, и у нас нет и не должно быть другого средства борьбы с ним, кроме любви. А любовь не внутреннее чувство, не бездеятельное прекраснодушие, а вовне проявляющаяся действенная сила. Признак истинной любви в том, что она активна и плодоносна, в том, что она безкорыстно стремится к благу любимого. В чем же благо еврейского народа, как не в обращении его ко Христу? Православие и стремится к тому, чтобы еврейский народ обратился в православие, но свободно и себя сохраняя . Идеалом Православия должен быть, по моему разумению, еврейский народ, как православная еврейская церковь , дабы отдельные, разрозненно ныне обращающиеся ко Христу евреи в Православной Церкви нашли, наконец, и эмпирически свой еврейский народ, от коего, ради Христа, они оторвались. Последняя цель не в обращении отдельных евреев, отнюдь не в том, чтобы свести такими обращениями на нет еврейский народ, но – в обращении самого ветхого Израиля...
В России Православие и еврейский народ резче противостоят друг другу, чем еврейский народ противостоит христианству на Западе. Но “столкновение” происходит в России на религиозной и общей почве...
Конечно, еврейская религия – самый сильный и страшный враг христианства, не сравнимый с язычеством, единственный сильный враг. Ибо еврейство потрясает самое веру пламенным порывом самой веры; ибо только оно посягает на самое основание веры – на Христа Богочеловека. Но именно весь ужас религиозной трагедии еврейства и открывает бездны Богочеловеческой любви. Вот почему наша последняя цель и наше драгоценнейшее упование – в обращении еврейского народа ко Христу, в воcстановлении православной еврейской церкви, как самого и всего еврейского народа. Наш религиозный долг в том, чтобы направить на осуществление этой цели все наши усилия... Еврейского вопроса, более и первее всего религиозного, не удалось и никогда не удастся разрешить внешним насилием или лукавством. Его не удастся разрешить и на почве торжествующего в Европе релятивизма. Но его можно разрешить на основе истинного христианства, на основе Православия.
Только православный народ может разрешить проблему еврейства, ибо только в связи с ним может ее разрешить сам еврейский народ...
Развиваемая нами точка зрения встретит, конечно, упреки в утопизме...»
("Версты". Париж, 1928, № 3 сс. 65-86 )
М.Н. При многих верных описаниях проблемы, предлагаемое Л.П. Карсавиным решение – действительно, утопизм. Священное Писание говорит нам о том, что в конце истории будет царство антихриста – того самого "иного мессии", машиаха, которого ждет неразложившийся "религиозно-культурный еврейский народ" для своего господства над мiром. Предотвратить это не в наших силах, ибо мiр во зле лежит, евреи же попущены Богом в своем христоборчестве, чтобы мы воочию видели действия сатаны и сами не становились такими. Немногим, видимо, удастся стать по-настоящему православными, преодолев свою кровную клятву (см.: Диспут Назарова с Кацманом. Часть 4:
В столице Литвы Вильнюсе находится русская школа имени выдающегося русского философа, поэта и историка-медиевиста Льва Платоновича Карсавина . В этой школе создан музей, посвящённый жизни и деятельности этого великого человека, который, увы, недостаточно известен в наше время. После Октябрьской революции 1917-го года оставшиеся в Советской России великие русские философы и мыслители либо высылались из страны, либо были расстреляны, либо ссылались в лагеря. Упоминания о них оказались под запретом, а всё связанное с ними должно было быть предано забвению. Этой участи не избежал и Л.П. Карсавин. Однако время меняется и благодаря энтузиастам, которым дороги истинные ценности Русского народа, восстанавливается память о том, что было утрачено, ибо без прошлого, нет будущего.
Наталья Фёдоровна Колтунова - один из участников группы, в состав которой входят учащиеся школы и педагоги, работающие в музее. Н.Ф. Колтунова ответила на вопросы главного редактора ИА "Русские Новости" Ярослава Мошкова.
Кому пришла идея назвать школу в честь Льва Карсавина?
Насколько мне известно, идею подала библиотекарь Елена Георгиевна Муллер. В то время я еще не работала в этой школе, поэтому тонкостей не знаю. Я пришла работать в 1999 году, к тому времени школа уже носила имя Льва Карсавина.
Насколько личность Льва Карсавина известна в Литве?
Лев Карсавин сейчас хорошо известен в научных кругах.18 ноября 2005 года в Вильнюсе была открыта мемориальная доска на доме, где жила семья Карсавиных. Кроме того, еще живы те люди, которые помнят его как ученого, лектора, человека. Именно их мы и пытаемся привлечь в школу, чтобы они донесли до детей драгоценные крупицы воспоминаний, "напитали", укрепили ими души детей, расширили их кругозор, способствовали формированию их мировоззрения.
Как он связан с Литвой?Дело в том, что в 1927 году Л.П. Карсавин, отклонив предложение преподавать в Оксфорде, выбрал университет имени Витаутаса Великого в Каунасе, где ему предложили возглавить кафедру всеобщей истории. Главным условием преподавания в Каунасском университете было овладение литовским языком. В течение полутора-двух лет Карсавин сумел освоить язык на достаточно хорошем уровне, который позволил ему не только преподавать, но и писать научные статьи, а также, проанализировав литовский язык, ввести новые научные понятия. Его пятитомный труд "История европейской культуры" был написан на литовском языке. Были предприняты попытки перевести этот труд на русский язык, но, насколько мне известно, эта работа только начата.
Расскажите о самом Льве Карсавине подробнее.
Вообще, можно о нем рассказывать как о человеке, как о философе, как об историке, как о богослове. Если начать рассказ о нем как о человеке, то можно сказать следующее. Он родился в 1882 году в Санкт-Петербурге. Родился в семье танцовщика Мариинского театра Платона Карсавина и его жены Анны Хомяковой. В семье было двое детей - Лев Платонович и Тамара Платоновна.
Лев Платонович закончил Пятую Петербургскую классическую гимназию с золотой медалью, затем поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, который закончил также с золотой медалью. Он был назван самым блестящим студентом Санкт-Петербургского университета.
Его судьба повторяет судьбы многих выдающихся российских деятелей науки. Например, его судьба в чем-то сходна с судьбой философа Ивана Ильина. Нужно добавить, что Лев Карсавин стал самым молодым профессором России. Сначала он защитил магистерскую диссертацию, а потом защитил докторскую диссертацию и получил сразу две степени - доктора истории и доктора богословия. Материалы для своей магистерской диссертации он собирал, путешествуя по древним монастырям Италии и Франции, поскольку темой его работы была история средневековой религиозности.
В 1922 году по решению Владимира Ленина группа выдающихся деятелей науки и культуры была выслана на так называемом "философском пароходе" за пределы России без права возвращения. Один из лидеров советского времени произнес приблизительно такие слова: "Расстрелять их у нас нет оснований, но оставить их в стране мы не можем, поскольку они очень вредны для нового советского государства". Было выслано около двухсот семей. Пароходов было два. На одном из них и был выслан Карсавин со своей семьей. А в семье у него уже было три дочери к тому времени. Они выехали в Германию, жили в Берлине. В нашем музее есть фотография того берлинского дома. И даже говорят, что на этой фотографии на балконе запечатлен именно Карсавин со своей семьей.Поисковая работа в школе началась уже в конце 1999 года. Нам удалось познакомиться с дочерью Льва Платоновича - Сусанной Львовной, которая жила в Вильнюсе. Она не раз посещала нашу школу, участвовала в Карсавинских чтениях, которые стали проводиться с 2000 года.
Сусанна Львовна рассказала нам много интересного, о родителях, сестрах. Не уставала повторять, что "папа всегда работал", праздным его не видели. Ему нужно было содержать семью: жену и трёх дочерей. Лишившись своего положения, а ведь в России он был профессором, что означает не только солидное жалованье, но и прекрасные жилищные условия (говорят, его квартира с четырнадцатью окнами на залив сейчас стала библиотекой восточного факультета Санкт-Петербургского университета), он должен был начать жизнь "с нуля". Оказавшись на чужбине без средств к существованию, группа изгнанных ученых принимает решение создать университет и преподавать в нем на европейских языках. Преподают то, что они могут преподавать: историю, философию, богословие. Чуть позже они перебираются во Францию. У меня сложилось такое впечатление, что они жили такой группой и потом постепенно стали определяться. Надо было что-то делать, видимо, оставаться в Германии они не могли. Может быть, они чувствовали, какие процессы шли в Германии. Ведь это 1927-1928 годы.
Они перебираются во Францию, в Кламар, это предместье Парижа. Сусанна Львовна рассказала, что у нее было очень много семейных фотографий, но так же много было и посетителей, после которых эти фотографии рассеивались. Эти фотографии свидетельствуют о том, что дом Карсавиных был хлебосольным, гостеприимным. К ним приходили в гости весьма известные люди. Он говорила, что у нее была фотография, как ее посещает Марина Цветаева с сыном. Жизнь у них была довольно насыщенная, скажем так. Они общались со своими соотечественниками. Далее, как я уже говорила, он получает два предложения: возглавить кафедру в Оксфорде и возглавить кафедру в Каунасе, в университете Витаутаса Великого. Безусловно, вся семья собралась в Оксфорд, но Карсавин собрал вещи и один приехал в Каунас. Выбор Каунаса был продиктован в первую очередь тем, что Каунас ближе к России, чем Великобритания. Руководство университета поставило такое условие - выучить литовский язык с тем, чтобы получить право преподавать и возглавить кафедру. Он это условие выполняет и в течение полутора лет осваивает этот, по его словам, "весьма экзотический" язык, анализирует его и вводит новые научные понятия. Семья приехала к нему только в 1933 г. Мне довелось участвовать в торжественных мероприятиях Вильнюсского университета в честь 120-летия со дня рождения Карсавина. Человек, который был студентом Льва Платоновича рассказывал, что тот ходил на занятия с чемоданом, в котором были исторические книги, альбомы по искусству. Так он старался образовывать студентов, передавать знания, которыми обладал. Он был солидным ученым с мировым именем, ведь и в Литву-то его пригласили именно потому, что молодое литовское государство надо было строить на каких-то принципах. А на каких? Было решено вернуться к истокам, ведь Литва в средние века была могущественной державой. Карсавин же являлся одним из самых крупных авторитетов по средневековью, и на тогдашнем научном горизонте это была весьма и весьма значительная фигура.1940-м году университет перебирается в Вильнюс и Карсавин начинает преподавать здесь. Честный ученый, в своих лекциях он открыто говорит о своем отношении к советскому строю, говорит, что социализм - это компиляция. НКВД начинает следить за ним. В среду студентов внедряется информатор. Журналист Ирина Арефьева, используя материалы архивов, опубликовала ряд статей, в которых она исследует дело "Алхимика" (так звучало имя Льва Карсавина в доносах).
В результате, в 1949 году Карсавин попал в застенки НКВД, откуда был отправлен в лагерь для инвалидов Абезь. Абезь находится на Полярном круге, где в заключении находились многие известные люди. Например, там он встретился с мужем Анны Ахматовой - Н.Пуниным (ему на кладбище в Абези установлен памятник). Предварительно с группой литовцев он попадает во внутреннюю тюрьму Ленинграда. Карсавин рад: наконец-то он вернулся в Россию! Пусть в качестве арестанта. Ведь изгнание для него было равносильно смерти. Из ленинградской внутренней тюрьмы их этапом отправляют в Абезь. В Абези судьба сводит его с человеком по имени Анатолий Анатольевич Ванеев, который попал в этот лагерь еще пареньком. Встретившись там с Карсавиным и поняв, что это крупный ученый и замечательный человек, он просит, чтобы Лев Платонович читал ему лекции по истории религии. Из лагеря Ванеев выходит философом, благодарным учеником и последователем Карсавина.Впоследствии А. А. Ванеев написал книгу, которая называется "Два года в Абези". Она также представлена в музее. Анатолий Анатольевич Ванеев оказал нам бесценную услугу, написав эту книгу. Благодаря его свидетельству мы знаем, что именно происходило с Карсавиным в лагере.
Еще в тюрьме у Карсавина открывается туберкулез. 12 июля 1952 г. он умирает. На этом стенде мы видим посмертный портрет Карсавина, который сделали те люди, которые его окружали, то есть литовцы. Они с безусловным уважением относились к нему и сохранили очень много воспоминаний, связанных с пребыванием Льва Платоновича в лагере.
В Абези его хоронят. Представьте себе: Полярный круг, замерзшая земля. Лом разогревается над костром и им долбится земля для могилы. Лагерный врач предпринимает такую акцию - в могилу Карсавина он кладет чью-то ампутированную ногу. Объясняя свой поступок тем, что именно по этой ноге определят, что здесь похоронен Лев Карсавин. Еще он вкладывает капсулу и какие-то сведения о нем. В том, что могилу Карсавина будут искать он не сомневается. Впоследствии, когда это стало возможно, из Литвы была отправлена целая экспедиция на поиски могил погибших родственников. В числе прочих была найдена и могила Карсавина. На лагерном кладбище литовцы установили памятник - пылающий крест, который напоминает нам о тех, кто погиб в Абези.
После того, как Лев Платонович умер, Ванеев пишет письмо семье Карсавина - жене и двум дочерям, которые жили в Вильнюсе (средняя дочь Марианна так и осталась в Париже). Ванеев пишет так: "Наш друг архитектор", - он не называет даже имени архитектора, - "предлагает сделать надгробия там, где похоронен Лев Платонович". Эскизы будущих надгробий он прикладывает. Вы видите копии этих эскизов на стенде. Письмо датировано 1954 годом, недавно умер Сталин, но "архитектора" еще нельзя назвать по имени, нельзя еще озвучить фамилию Карсавина. Поразительная вещь, почерк Ванеева стал похож на почерк Карсавина, сравните, вот карсавинский почерк.Чем Лев Платонович занимался в лагере?
Во-первых, он читал лекции. Окружающие даже шутили: "создал лево-платоновскую академию". Во-вторых, он писал терцины и сонеты. Они все посвящены его взаимоотношениям с Богом. Он заболел туберкулезом, лежал в изоляторе в ужасных условиях. Заключение подорвало его силы. Ванеев описал в своей книге, как проживал свои последние дни Лев Платонович, как безропотно сносил все лишения и грубость санитаров лагерного лазарета, как, угасая, писал свои сонеты и терцины, которые сохранились до наших дней и изданы отдельной книгой. Эти поэтические произведения переведены на литовский язык поэтом и переводчиком А. Букантасом. Всего в лагере было написано более 20 философских работ и поэтических произведений.
В школьном музее представлены личные вещи Льва Платоновича, которые передала нам его дочь, Сусанна Львовна. Это его ручка, очки и даже его визитная карточка. Теперь посмотрите - это написано его рукой, а здесь он пишет по-литовски. Это его портсигар из карельской березы. Это книги, которые принадлежат его дочери. Нам они были переданы Ириной Емельяновой, которая в Париже долгое время дружила с Марианной Карсавиной. По этим книжкам Марианна училась рисовать. Она всю жизнь сотрудничала в журнале Vogue и была художником-модельером, готовила коллекции для подростков и молодежи. Вот это - статья профессора Карсавина "Византия". Несколько статей для литовской энциклопедии: "Гай Юлий Цезарь", "Готика", "Директория". Журналист Татьяна Ясинская подарила нам фотокопии карсавинских рукописей. Здесь литература о нем.Большую помощь в создании музея нам оказал Павел Иванович Ивинский - профессор Вильнюсского университета. Эта брошюра, написанная П.И. Ивинским, выпущена к переизданию книги "История Европейской культуры".
Вот здесь статьи о Карсавине и книги, подаренные философом Андреем Коницким.
В этом месте стенд, посвященный карсавинским местам Вильнюса, а этот стенд посвящен Тамаре Карсавиной - выдающейся балерине XX века. Конечно, мир в первую очередь узнал о Тамаре, потому что она была звездой. Когда же Лев Платонович стал проявляться в научной деятельности, то о нем говорили: "Ах, это тот Карсавин - брат Тамары". Между ними была нежная дружба. Говорят, что когда они встречались, то гуляли по городу, взявшись за руки.Перед вами портрет жены Карсавина - Лидии Николаевны (в девичестве Кузнецовой). Женился он в 1904 году на выпускнице Бестужевских высших женских курсов, впоследствии у них родилось три дочери. Средняя дочь Марианна вышла замуж в Париже и осталась там, а Ирина и Сусанна приехали в Литву вместе с матерью. Нельзя не вспомнить Милду Гутаускене, она дружила с их семьей и всячески их опекала. Когда Сусанна осталась одна, Милда стала сиделкой у ее постели. Некоторые экспонаты переданы нам именно Милдой.
Перед вами портрет Тамары. Ее жизнь была полна событиями. Тамара вышла замуж за английского дипломата, который был ирландцем по происхождению, звали его Генри Брюс. Она перебралась в Лондон в 1919 году. В Англии, в числе немногочисленных деятелей балета, она создала труппу английского королевского балета и в течении долгого времени была его президентом и вице-президентом. Тамара Платоновна дожила до глубокой старости. До сих пор ее помнят не только как звезду мирового балета, но и замечательного педагога, воспитавшего не одно поколение балерин.
Еще хотелось бы показать вам одну деталь. Дело в том, что когда НКВД стало пристально наблюдать за Карсавиным и когда чаша терпения НКВД переполнилась, его постепенно изгоняли отовсюду, где он работал. Его выгнали из университета, затем из художественного института. Перешел в художественный музей на должность директора. Люди, которые были связаны с ним в тот период, говорят, что его деятельность просто неоценима. Лев Карсавин обладал громадным опытом и знаниями, чтобы систематизировать то, чем владел этот музей. Когда над ним нависла угроза ареста, это я рассказываю со слов Милды, он понимал, что к нему, как к директору музея, как к администратору, будут какие-то просьбы со стороны подчиненных, а его не будет на месте. Тогда он взял бумагу и поставил свою подпись на пустых листах, проявив тем самым полное доверие к своим сотрудникам. Эта подпись - еще один штрих к его портрету.
Есть ли еще какие-либо музеи, посвященные Льву Карсавину?Похоже, что нет. Во всяком случае, поисковые системы Интернета, не дают положительного ответа. Единственное, что я могу сказать, это факт, касающийся Абези. Оказывается, в Абези живет фантастический человек. Это Виктор Иванович Ложкин. Он добровольно стал ухаживать за теми захоронениями, которые находятся на месте этого лагеря, создал музей, и те люди, которые туда приезжали, посещая могилы, отыскивая своих родственников, - неизбежно с ним знакомились. Хочется сказать еще об одном человеке. Это Римвидас Раценас, который является инспектором захоронений литовских ссыльных по всему бывшему Советскому Союзу. Он-то и рассказал нам о Ложкине. Он упомянул, что люди приезжают в Абезь из разных стран - Польши, Белоруссии, Украины и каждая делегация ставит свой крест. Там стоит литовский крест, украинский, польский... В память о тех, кто навсегда остался лежать на лагерном кладбище.
Было ли поставлено надгробие на могиле Карсавина?
Насколько мне известно, сейчас эта могила просто отмечена деревянным православным крестом. У нас даже есть фотография, как местная интеллигенция посещает могилу, возлагает цветы. Это скромные люди. Несколько учеников, несколько учителей сфотографировались у его могилы.
Есть сейчас в Литве родственники Карсавина?
В Литве нет. Есть только захоронения на Евфросиньевском кладбище (Кладбище Лепкальне - прим. ред.).
Как Вы считаете, влияет ли музей Льва Карсавина на учеников вашей школы?Один из литовских деятелей культуры сказал такие слова: "Карсавин был личностью, которая влияла на жизненный выбор". Люди, которые соприкоснулись когда-либо с Карсавиным, обязательно пересматривали что-то в своей жизни. Поэтому, когда наши учащиеся прикасаются к наследию Карсавина, изучая его биографию, знакомясь с его произведениями, я вижу, что они меняются. Здесь не нужно ничего доказывать. Они начинают глубже смотреть на свою жизнь, на свое образование и на многие другие основополагающие, фундаментальные в жизни вещи. Поэтому я считаю, наш маленький школьный музей выполняет, прежде всего, воспитательную функцию, а потом уже познавательную. Судьба Карсавина, может быть, в отдельных деталях отличается от судеб известных, выдающихся людей XX века, но в ней, как в капле воды, отражается весь океан. Для меня на первом месте - эта личность. Он не дал себя сломить: его убрали из одного института - он пошел в другой, увели из второго - он пошел в третий. И закончил тем, что в лагере, в труднейших условиях писал терцины и сонеты, которые дошли до наших дней и представляют собой огромную ценность. При этом он умирал. Умирал и создавал шедевры.
Документы по делу Л.П. Карсавина:
Разбивка страниц настоящей электронной статьи соответствует оригиналу.
ИЗ НЕИЗДАННОГО
Все прозаические и поэтические произведения Л. П, Карсавина печатаемые ниже были написаны им в концентрационном лагере в Абезе между 1949 и 1952 г.
Л. П. КАРСАВИН
ТЕРЦИНЫ
Ты смертию Своей Себя познал,
Себя и оконечив, Бесконечный.
Так Ты меня из ничего воззвал,
Чтоб жил в Тебе Твоей я смертью вечной.
Исполнилась Твоя Судьба: во мне
Весь Ты воскрес, и жизнию я встречной
Сгораю весь в Божественном огне.
Плирома, совершенство Ты всегда.
Своя возможность я — живет в зерне
Могучий дуб. В незримой кручи льда,
Тепла, движенья, жизни вожделея,
Искрясь на солнце, падает вода...
Бессилен я. Но немощью своею
— Ее один Ты превозмочь не в силах —
Тебя я, всемогущего, сильнее.
Ты можешь все, гниющие в могилах
Тела единым словом воскресить,
И кровь вскипит в их обновленных жилах.
В Себе Ты смог меня усовершить.
Но дорога Тебе моя свобода;
А я боюсь бессмертной смертью жить
Как солнечного нетопырь восхода.
Нелепое мое свершив желанье
Без полной смерти жить себе в угоду,
Своим мое Ты сделал прозябанье
Несбыточных стремлений сонм гнетущий,
Ты — не смерть, но вечное страданье. —
Геенной стал Эден, Твой сад цветущий,
Где феникс пел, бродил единорог,
Где, затаясь в глуби дремотной пущи,
Змий кольца вил, вещая перстным рок...
Но не было еще земного рая.
В себе вместить я Божества не мог.
И я живу, вполне не умирая,
И в умирании не становлюся всем.
Уже ли, мной безжалостно играя,
Блаженен Ты бесстрастным бытием?
И тщетны все мои мольбы и пени?
Иль Ты ослеп, или оглох, иль нем?
Не видит солнце брошенной им тени;
Мы ж видим в тени только солнца свет.
Так, может быть, и наших всех мучений
Нет в Боге? — Их тогда и вовсе нет,
А есть они! Горит моя измена:
Уклончивый на Твой призыв ответ.
Твоя лишь жизнь полна. И в ней премена
Не ворожит небытной пустоты.
Она кипит. А жизнь моя — как пена
У проводимой смертию черты.
Ущербна эта жизнь. И не отрада
Утехи шумной лживой суеты.
Мы все живем в объятьях душных Ада.
В ночи ж ползут, колебля тишину,
К нам щупальцы встревоженного гада.
Лишь воплощает Ад мою вину.
Без адских мук ее и быть не может.
Себя я в них, ее в себе кляну. —
Жжет огнь меня и червь голодный гложет
Любовь ли эту муку уничтожит?
* * *
Одно — Любовь и вечной Смерти мука.
Любя, Ты сжался в точку. А она,
Как говорит и точная наука —
Идея, мысль, небытию равна.
Разверзлась бездна тьмы, которой тоже
Быть не могло, пока Любви волна
Не излилась в без-óбразное ложе,
Пока собой не озарил
Зиждительный, всецелый свет Твой, Боже.
Безмерно мир, меня Ты возлюбил
Еще не сущего — Любовь всесильна.
Но ведь Тебе, свободному, не мил
Ленивым раб, с улыбкою умильной,
С душом предателя, лукавый льстец,
Довольный милостью Твоей обильной.
Свободного Ты звал и ждал, Творец,
И равного Тебе во всем. Свободный —
Так мыслил Ты, Божественный Хитрец, —
Возникнуть может только в тьме бесплодной,
Чтобы в ответ на творческий Твой клик
Тобою (стать как Сын Единородный.
Из бездны звал меня Ты. Я возник
И ринулся к Тебе. Так был прекрасен
Страданием Любви Твой светлый лик;
И взор Твой так торжественен и ясен.
Но ужас смертный влек меня назад
И — Твой призыв звучал во мне напрасен.
В Твоих страданий чаше капля — Ад.
Страдаешь мукой Ты всего живого.
Огнем сжигаем, на дыбе разъят,
В слезах ребенка Ты, в агонии больного.
Навек распятое я видел тело
Отцом Своим оставленного Бога.
Тобою быть? — Душа оцепенела
Пред мукой смертной. Все ж она упорно
К Тебе стремилась... мыслию несмелой.
Едва сиял ей свет Твой животворный.
Она сжималась в тьме своей исходной
Почти недвижна, косности покорна,
Землею став безвидной и холодной.
Как очи Божьи, звезды молча звали
Ее к себе из бездны той безродной.
И, чародейственной полна печали,
Влекла луна. И солнце озаряло
Твоих путей возвышенные дали.
И всё она Твой образ вспоминала
И первый свой порыв, томясь тягучей
Тоскою без конца и без начала.
Медлительно ползли по небу тучи,
Весь окоём зловеще застилая.
Раскаянье пронзало болью жгучей;
И, волосы седые развевая,
Те тучи горько плакали. Под ними
Не воронов испуганные стаи,
Носились бесы, крыльями своими
Шумя, как ветер, хохоча злорадно,
Когда, блеснув, Твое скрывалось Имя.
Но глуму их душа внимала жадно,
В сомненьи утвердив свое безволье. —
Светил ли день творения отрадный
Над скудной, жалкою земной юдолью?
И образ Твой, на миг лишь осиянный.
Не создан ли невыносимой болью?
Покой не тьма ли вечная желанный?
Унынием рожденная Нирвана
Небытия ль покой иль Несказанный?
Не так же ли горé сквозь мглу тумана
Мир ангелов мне зрится наднебесный
И слышится ликующих осанна?
Ведь горний мир, бескровный, бестелесный,
Не плод ли он того ж самообмана,
Что Будды, сына Майи, Хинаяна?
В сомнении коснею у порога
Небытия (— начала и конца). —
Нет без меня познанья, нет и Бога:
Без Твари быть не может и Творца,
Как быть не может твари совершенной
Без Твоего тернового венца.
Но нет меня без этой жизни бренной,
Без адских мук, без неба и земли,
Без разделенной злобою вселенной,
Без мерзких гадов и ничтожной тли.
Твоя Любовь меня усовершила
В себе. Но разве мы с Тобой могли
Забыть, не бывши сделать то, что было?
Свободно я приять не восхотел
Всего, что мне Любовь Твоя сулила. —
Низринул Ты взнесенный мной предел:
Обоживши меня, мою геену
Моим же бытием преодолел.
И, тлену рабствуя, противлюсь тлену,
И нехотя хочу Тобою стать,
Изменчивый, кляну свою измену.
В Тебе мой грех — одно страданье: ждать.
Не захочу ли я, Твое творенье,
Всего себя в других Тебе отдать.
Восполнил Ты и тварного хотенья
Неполноту. — Ты любишь и могуч.
Мое раскаянье — Богоявленье;
Вина моя — Любви победный луч.
Так, высохшее поле оживляя,
Из просиянных солнцем черных туч
Дождь падает, как радуга блистая.
Минувший я (уже не „я", но „он")
Бессмертьем умиранья изживаю
Личину тьмы — незыблемый закон,
Чтобы от этой жизни и позора
Тобою был чрез Смерть я воскрешен.
Умолкла Божья дщерь святая Тора.
Еще она торжественно царит
В холодном свете звездного убора
Над миром вожделений и обид.
Покорны ей без-умная Природа
И весь людей звереобразных вид.
Но нас над ними вознесла Свобода.
Явил ее позднее Божий Сын,
Чем началось движенье небосвода.
Но Он с Отцом Своим и Бог один,
И в вечности, объемлющей все время,
Всевременен Их творческий почин.
А с Ними мы, Богорожденных племя,
Себя, как мир, сознательно творим,
Закона ветхого свергая бремя.
Себя творю я. И каким иным
Путем свободный мог быть сотворен я
И вместе с Богом стать Христом одним?
Через вину и Смерть Тобой рожденный,
Я в светлый мир Твой претворяю тьму;
И никому в созданий бездне сонной
Не подчинен Тобой и ничему.
Несокрушима ль власть законов мира,
Иль данность, непонятная уму,
Власть им себе творимого кумира?
Закон — Твоих созданий стройный лад,
В них только и живой. Так струны лиры
Единою мелодией звучат.
Но немощию тварного познанья
Закон в недвижный знак закона сжат.
Не точка ли начало мирозданья? —
Тот знак невидный, точка, — Дао, путь
Не бытие, а бытия исканье.
Не в горнем царстве духов мира суть,
Но в нас она, во всех явленьях Сына,
Препобеждающих Нирваной Смерти жуть.
Творенья Человек всего причина.
В нем всею тварью стало Божество.
Он тварного распределяет чина
По времени и месту вещество.
В нем на земле как личность осознало
Себя на миг единый естество.
Но в миге том с концом сошлось начало.
Незрим, неведом перстный нам Адам,
И нет его. Лишь тусклое зерцало
Преданий лик не бывший кажет нам.
Небесного Адама жизни жаждой
Томимся мы в познаньи мысли каждой.
Твое познание и мысль и воля
И дело их — весь мир Тобой творимый.
Иная тварного познанья доля. —
Твой светлый мир к себе необоримо
Влечет, во всем таясь, всегда желанный,
Как сыну блудному приют родимый.
В тоске к нему стремлюся неустанно,
Но... только мыслью, немощной мечтою.
И он горе предносится, туманный,
Покоящий нездешней красотою.
Но в мире горнем не находят взоры
Ни жертвы крестной, ни любви. Он тою
Блажен мнимой жизнью без раздора,
Без перемен, без личного сознанья,
Который ангелов бесплотных хоры
Отображают наши упованья...
Нет! На земле Бог жив во всякой твари,
Через земное жив вполне страданье.
Вины сознанье —Божий свет; и в каре
Бог сострадает с нами. В этой жизни —
Чудесном, вечно новом Божьем даре —
Не о гадательной души отчизне
Мы думаем, но душу нашу злую
Мы отвергаем с горькой укоризной,
Не тело, не Природу, всякую живую
В своем неистощимом обновленьи.
И мыслью в ней, во всем, что есть, живу я,
Причаствую из ничего творенью,
Но — только мыслию, в ночи бессветной
Безволье превращающей в сомненье
* * *
Чрез совершенную едины Смерть
Движенье и покой, земля и твердь.
* * *
С Тобой в Тебе из точки неприметной,
Небытной точки, в мрак небытия
Стихиею могучей, беззаветно,
Ликуя и лучась, извергся я.
Я в Боге, как вселенная, возник,
И Божия, и столько же моя.
То был рождения в твореньи миг,
Собравшая себя в том миге вечность,
Где Бог меня и Бога я постиг
Как Жизнь-чрез-Смерть, покоя быстротечность
Подвигнувшись, предстала постижима
Конечностию наша бесконечность.
Стремительным полетом серафима
Неслись мои лучи, пронзая мрак.
И каждый претворял меня в палимый
Любовью новый творчества очаг.
Как Феникс я из пепла воскресал.
И были твердь, земля и всякий злак
И всякий зверь; и агнца я терзал;
И кровь моя сочилася из раны
(В луче моем алея, как коралл)
Птенцов питающего пеликана.
Все было мною, тварями я всеми
В круговороте этой жизни пьяной.
И было сразу дерево и семя.
Ведь во мгновеньи было все любом
Мгновенья все рождающее время.
Пространство, мир деля своим мечом,
Круговоротом тем увлечено,
Слилося в средоточии одном
И было всюду и нигде оно.
Несовершенному, в одном прошедшем
Познать мое ж мне творчество дано
В свою всевременность меня возведшим.
Как прошлое, как мертвость постигаю
И то, что будет, я воззреньем вещим.
Мудрейшему из мудрецов Китая
Приснилось раз, что он как мотылёк
Пьёт сладкий сок цветов, в саду порхая.
Проснувшися, мудрец решить не мог:
Ему ли снился быстролетный сон
Иль мотылька уснувшего умок
Воображает, будто он,
Мохнатый мотылек, живет как славный
Философ и китайцами почтен.
Мгновенье времени всему соравно.
В мгновенья настоящего бегущем
Чрез множество свое единство явно.
Тот миг живет прошедшим и грядущим
В единстве их (не в точке отвлеченной,
Не в мертвом знаке, карою лишь сущем)
В глуби его, от взгляда утаенной
Застлавшею ее всего борьбою,
Мир совершенен, с Богом срастворенный,
Свободу сочетающий с Судьбою.
Я как тот мир стихиен, но свободен:
Границ нигде не вижу пред собою;
Мой беспределен путь, как путь Господень.
Я раскрываюся в себе самом,
Я всякому творению исподень
И весь живу и умираю в нем.
Оно же все всегда везде во мне.
Так все и я, а мною все во всем.
Яснеет это в своенравном сне,
Предметов всех смывающем границы,
Рекой текущей от волны к волне.
Во сне я сам, и я, и зверь, и птица,
И ветер, и волна... Нужны ль примеры
Того, как миру всеединство снится,
Крылами застилаемо Химеры?
Оно, делясь, себя и единит.
Во множестве порядок свой и мера,
Обманчивый являющие вид
Законов-знаков, мысленных обид.
* * *
В тебе, с Тобой единый, без помех,
Единства нашего не отделяя
От множества, закон в его я всех
Явленьях как себя осуществляю.
Но, от Тебя, Единый, и далек,
Всем миром стал, разъединив себя я.
В его я всякой части одинок,
Не узнаю себя в частях иных,
В иных существах. Непонятный рок
Порабощающий встречаю в них,
Непостижимую закона данность,
В которой шум движения утих,
Как всеединой воли несказанность.
Подъемлет волны всех моих желаний
Покоя нерушимого желанность.
Сжимаюся в мучительном исканьи
Блаженной неизменности своей,
Ни смерти недоступной, ни страданью.
Но нет ее! И — словно мир теней
Плывет, скользит существ иных черёд.
В жилище смерти милую Орфей
Бродя, стеная ищет и зовет.
На миг один, как гаснущее пламя,
Тень ожила пред ним, замедлив лёт,
И — ловит мрак он хладными руками.
Там ищем „душу" мы, гонясь за тенью
Которой нет, ни в нас нет, ни над нами.
Живем движеньем, но предел движенью
Поставить тщимся и — себя сжимаем
В небытной точке вместо расширенья.
Мы тешимся „жилищем духов“, раем,
Не видя солнца ясного восхода.
Но где тот рай, когда себя теряем?
Неся свои бушующие воды,
Всех поглощает жизни нас поток.
Но гибель та — рождение Свободы:
Свободой в ней становится наш рок.
Превозмогаю смертью я своей,
Как Ты, живой всецелой Смертью Бог,
Себя и мир, и — тысячи огней
Из мрака, из небытной точки той
Стремятся сновидения быстрей.
Как светлый мир я воскресаю Твой
Не только прежний я, жилец острожный,
Не тень моя, не призрак неживой.
Не только этот мир мой, непреложный
В своей закономерности унылой,
В своих стремленьях хищный и ничтожный
Я восстаю из тьмы Твоею силой
Не рабствуя мечтать — всецело жить
И все, что будет, может быть и было
До полноты Твоей осуществить.
Страдаю я неполноты виною.
(Иначе не могло бы мира быть
Ущербного). Одето пеленою
Неведенья мое же совершенство.
Но я живу и жизнию иною,
Сгорающей в огне Богоприемства,
Как свет Твой, вечной мука быть должна
В неизреченной радости блаженства.
Да будет мысль Твоя воплощена
В едином мире смертию моею.
Вдали мне полнота Твоя видна,
Тот мир, обетованный Моисею.
Лишь смертной жертвой тварь Тебе сродна:
Лишь в ней она Тобою рождена.
* * *
Свирепствует убийственный Раздор.
Но, жизнь губя, Смерть жизнь иную сеет
И свой чертит таинственный узор,
Да будет все во всем, чтоб в Сыне
Явил Отца творений стройный хор.
Но только „будет" мир таким. А „ныне" —
Особностью своей храня себя,
Тварь хочет каждая в своей личине
Всем миром быть, иную тварь губя,
Стремясь ее особность одолеть.
Несовершенный, часть Твою любя.
Могу ли совершенно умереть?
* * *
Влечет, грозя, Судьба. То песня Шивы,
Бессловная магическая речь,
И пляс его, и рук его извивы,
Подобные движеньям жутким змей.
Все гибнет, все иною смертью живо
Кружась кольцом мерцающих огней.
Дурная бесконечность умиранья,
Взаимоистребленье тварей в ней,
Ни жизнь — ни смерть, но вечное страданье
(Земная смерть, мучительный надрыв,
Не обрывает нити прозябанья).
Таков мой рок. В ответ на Твой призыв
Его своей я волею свободной
Уже признал, с Твоею волей слив.
Терзает агнца лев голодный,
Но агнцем смерти пройдена черта,
Всецелой Смерти, жертвы сверхприродной:
Дабы иная тварь была сыта,
Себя он отдал ей без сожаленья.
Так жизнь Тебе твореньем отняти,
Так мир Твоим оправдан воплощеньем;
Так всем становится, хоть не вполне
Несовершенно всякое творенье.
Томишься вечно Ты Себя вовне,
Нисшел во Ад и умереть не в силе,
Пока Твоей Плиромы свет во мне
Не воссиял, творя, пока в могиле
Гебя воскресшего я не воззвал
И смертию всецелой не познал.
Страница сгенерирована за 0.32 секунд!