Из мемуаров Каретниковой: Все знали, что Рихтер гомосексуал, но он и Дорлиак были расписаны. Для властей она была его женой. Пианист Святослав Рихтер и оперная дива Нина Дорлиак: Высокая любовь или удобная ширма
Пишут музыкальные критики, культуроведы, коллеги, друзья и знакомые, которых, хотя Рихтер был замкнутым человеком, вдруг оказалось множество. Причем любые детали его биографии стали темой пересудов и сплетен. Похоже, в случае Рихтера границ вообще не осталось. Здесь есть все – и возведение в святые, и водворение в царство дьявола.
Вершина в окружении
Не беру на себя роль знатока и арбитра, но и мне есть что вспомнить. В течение лет десяти я был знаком с женой Рихтера Ниной Львовной Дорлиак, камерной певицей, профессором вокала, бывал в их доме, встречал и Святослава Теофиловича. Но в отношениях с ним всегда была дистанция. Поэтому меня удивила публикация авторитетного музыковеда Георгия Гордона, в которой он пишет: “Давайте вспомним имена некоторых людей, входящих в рихтеровское окружение: Мильштейн, Золотов, Гольдин”.
Замечательный знаток теории и истории музыкального исполнительства Яков Мильштейн действительно много общался с Рихтером. Андрей Золотов, музыкальный критик, ездил с Рихтером в гастрольные поездки. Из пишущих близки Рихтеру были Чемберджи, Борисов, Дельсон, Цыпин, Рабинович. И, конечно, музыканты: Каган, Гутман, Гаврилов, Виардо, Башмет, Берлинский. Он дружил с Ириной Александровной Антоновой, директором Пушкинского музея, с которой организовал знаменитый фестиваль “Декабрьские вечера”. Были в его окружении художники, актеры, литераторы.
Я не пропускал концертов Рихтера и мечтал с ним познакомиться. У меня нет музыкального образования, но, живя еще в Советском Союзе, я в Консерватории бывал каждый вечер. Мир музыки казался вершиной мироздания. И вершина вершин - Рихтер.
Я не хотел обращаться к знакомым с просьбой представить меня и нашел другой путь. Встретив в консерватории Нину Львовну, показал ей несколько своих статей и сказал, что хотел бы написать о Рихтере, но не рецензию, ведь я не критик. Нина Львовна сочла это моим преимуществом и вскоре пригласила домой. С ней у меня были долгие разговоры, но с Рихтером было трудно найти общую тему. Говорить о музыке я не осмеливался, философия казалась более подходящей, но среди друзей дома был Валентин Асмус, знаменитый знаток истории философии, поэтому, например, разговор о Гегеле и Канте исключался.
Специально для встреч с Рихтером я ходил в Ленинку читать Теодора Адорно, но на цитату «После Освенцима не может быть поэзии» Рихтер не отреагировал, а когда я сказал, что Адорно считал музыку Бетховена тоталитарной, вышел из комнаты. Не знаю, кем он был больше недоволен - мной или немецким философом.
За что отчислили гения
Недавно я прочитал в мемуарах близкого Рихтеру человека: “Слава терпеть не мог все, что связано с теоретизированием на музыкальные темы, он мог даже оттолкнуть от себя и навсегда потерять какого-нибудь хорошего и интересного человека, если он начинал теоретизировать”. Много позже я узнал, что Рихтера отчислили из консерватории, потому что он не хотел учить общественные предметы. Нейгаузу пришлось долго воевать с парткомом, чтобы Рихтера восстановили. На кафедре макрсизма-ленинизма работали профессора, понимающие, кто такой Рихтер, и все, что от него требовалось, - иногда придти на занятия и принести зачетку на экзамен. Но и на такой малый компромисс он не соглашался.
Я опубликовал в “Вопросах философии” большую статью “Музыкант века”, первую об исполнителе классической музыки в главном академическом журнале. Нина Львовна прочитала рукопись, ничего не сказала, но я знал уже, что это означает одобрение. Я принес журнал к ней домой, попросил позвонить после прочтения. Нина Львовна не звонила, встретив ее в консерватории, я спросил о впечатлении. - “Ой, мы так заняты, пока не читали”. В это время подошла Наталья Гутман, виолончелист, близкий друг дома: “Мы все собрались и читали статью вслух, замечательно”. Понравилось не всем. Популярный скрипач сказал мне, встретив в консерватории: ”Никто не нанес музыке столько вреда, как Рихтер”. Только сегодня я понимаю смысл сказанного – при жизни Рихтера и титанов его времени поп-звезды от классики знали свое место.
Я опубликовал в популярном издательстве “Знание” “Космическое и земное”, о Рихтере. Цитаты из классиков и похвала советской культуре здесь были неизбежны. Нина Львовна сказала: “Все, что сделал Рихтер, было не благодаря, а вопреки.” Это был единственный случай, когда она что-то сказала о политике, в доме Рихтеров эту тему считали неприличной.
Заглянуть в бездну
В рихтеровские времена кульминацией культурной жизни Москвы были “Декабрьские вечера”. В музейный зал ведет высокая лестница. Наверху стоит Рихтер в окружении, поправляет на стене картины, иллюстрирующие тему концерта. Увидел меня и очень громко сказал, чтобы все слышали: “Это философ Гольдин. Он утверждает, что у Рихтера есть философия. Я протестую! У Рихтера нет философии, есть только музыка”.
Окружение в улыбках, а я готов провалиться сквозь землю. Философы это Аристотель и Гегель, докторская диссертация и профессорский диплом меня в философы не производят. После этого эпизода я продолжал ходить на концерты, но с Рихтером больше не разговаривал. Не доказывать же, что талант исполнителя определяется в первую очередь глубиной философской интепретации.
В каждой публикации о жизни Рихтера большое внимание уделяется его отношениям с Ниной Дорлиак, а в последнее время все больше тому, что было за пределами этих отношений. Гей-коммьюнити охотно подкрепляют свою борьбу за права великими именами. И вот лавиной пошли публикации о сексуальной жизни Рихтера. Инга Каретникова в мемуарах пишет, что брак был фиктивным, это утверждение приводит и Википедия. Кто знает сегодня, в эпоху либерализма без берегов, единственно правильное определение брака?!
Я думаю, что у Рихтера и Дорлиак был идеальный брак - союз людей, прекрасно понимающих друг друга, связанных духовно, творчески, профессионально. Нина Львовна была секретарем, пиар-менеджером, конфидантом, психотерапевтом, домоправительницей, освободившей от отвлекающих забот. Ближайшая аналогия этого союза - Владимир и Вера Набоковы. Мечта любого творческого человека иметь такого друга жизни.
Сенсацией стала книга Андрея Гаврилова “Чайник, Фира и Андрей”. Фира - это Рихтер, его так называли в узком кругу с подачи Ростроповича. Андрей, пианист уникального дарования, долгие годы провел в борьбе с КГБ и советскими охранителями культуры. Я понял величие Первого концерта Чайковского только в исполнении Гаврилова. Его Шопен - подлинное откровение, узнаваемое среди тысячи интерпретаций. Мы были знакомы немного, больше с его мамой, музыкантом, разделившей с сыном все многосложности его творческой и личной судьбы. Кажется, я один из первых писал о нем в “Литературке” после того, как его отлучили от советской сцены. Во время нашей телезаписи возник конфликт (Андрей был прав), больше мы не встречались.
Несмотря на разницу в возрасте, Рихтер ни с кем не был в таких близких духовных отношениях, как с Андреем. Раз уж не обойти этой темы, сексуальной связи между ними не было, можно не сомневаться в свидетельстве Гаврилова. Его исповедь не знает границ и страха.
Он заставил заглянуть по ту сторону добра и зла – и ужаснуться. Те, кто боготворит Рихтера, дочитают книгу, не выпуская из рук, но не изменят отношение. Но лучше бы она мне не попадалась. Как говорят американцы, “больше, чем хотелось бы знать”. Дмитрий Быков говорит, что “это повествование об ужасной изнанке прекрасного – или, если хотите, о плате за талант и славу”. Если же, придя в себя после шока, перечитать то, что касается Рихтера-музыканта, то есть много важного, другими не сказанного.
«На руках остается позолота»
“Музыка Славы, - пишет Гаврилов, - несмотря на его техническое мастерство, вымученная, тюремная, советская музыка”. Не буду спорить, попытаюсь понять. Думаю, если игнорировать негативную коннотацию, Андрей имеет в виду то, что Адорно называл тоталитаризмом в музыке - ее абсолютную, неотвратимую убедительность. У Рихтера нет столь милых либерализму и постмодернизму сомнений, неопределенности, замешательства перед противоречиями в человеке и в мире. Можно признать, что Рихтер не приглашает к диалогу - подчинение ему безоговорочно. Он знает, и мы ему верим. Надо же верить хоть кому-нибудь! Пожалуй, в его музыке больше тьмы, чем света, но разве в мире это не так?
Вот еще у Гаврилова: “Он ненавидел все, что любит толпа, но сделал все возможное и невозможное, чтобы стать кумиром для серости”. Уточнив, что Рихтер был кумиром и для культурной элиты, поставим сказанное Гавриловым не в упрек, а в заслугу. Как Пушкин и Чайковский, Рихтер стал кумиром для всех. Никто из нынешних звезд такого универсального признания не имеет. Читая эту исповедь, нужно не упускать свидетельство автора: “Не бывает дня, чтобы я о нем не думал. Он присутствует на каждом моем концерте”. Проклятье или благословение?!
Долгие годы великие музыканты казались мне самыми интересными людьми, я соизмерял их дарование с масштабом и достоинством личности, был горд общением. Отношения не выдержали испытания временем. Сегодня это очень мешает слушать бывших знакомых в концертах, даже в записи. Ничего хорошего не добавляет и беспредел откровений из частной жизни небожителей. Когда-то говорили: “Сокрушая памятники, сохраняйте пьедесталы”. Но сейчас рушатся все устои.
Слушать, читать, видеть творения гениев - только это неотчуждаемое достояние. Приближаться, если на то не судьба, а эмоциональный порыв, не нужно. “Не прикасайтесь к памятникам, на руках остается позолота”, говорил Флобер. Общение ничего не добавит и, очень возможно, помешает увидеть главное.
В нашей стране все делалось втихомолку, и нетрудно понять почему. Что же касается моего отца, никто еще не отважился описать все как было. Никто ни словом не обмолвился о его расстреле советскими властями в 1941 году, перед приходом немцев в Одессу. Правду я узнал лишь двадцать лет спустя, ведь все случилось в начале войны. Последний раз я был в Одессе за несколько недель до того. Я жил в Москве, лишенный всякой связи с родителями. Это самая темная страница моей биографии… Самая темная!
В начале 30-х годов, еще одесским юношей, я брал уроки композиции и теории у преподавателя столь скучного, что он отбил у меня всякую охоту сочинять музыку. Он был весьма ученый человек, получивший высшее образование в трех областях: право, геология и музыка и учившийся у Танеева в Санкт-Петербурге. Конечно, он не был совершенно бездарен, но я не выносил его, и стоило ему заговорить, как меня начинало неодолимо клонить ко сну. Сергей Кондратьев - именно так его звали тогда - сыграл зловещую роль в моей жизни. Я расскажу, как это произошло и почему.
В известном смысле, я сам стал виною всему. С Кондратьевым я связался через некоего Бориса Дмитриевича Тюнеева, довольно известного в Одессе музыковеда. Это был прелестный старичок, образованный, любознательный, но с сумасшедшинкой. Бородой он несколько напоминал Ивана Грозного. Лицо его непрерывно подергивалось из-за пережитых во время революции злоключений, страха, неотступно терзавшего его, после того как его обвинили в шпионаже.
Так вот, этот самый Тюнеев привел меня однажды к Кондратьеву и посоветовал брать у него уроки. Кондратьев преподавал композицию. Среди его учеников был даже весьма одаренный композитор, грек по рождению, Вова Фемелиди, создатель балета «Карманьола» с вполне приличной музыкой, намного лучше, во всяком случае, музыки других композиторов тех лет. В ней были места, которых не постыдился бы и сам Прокофьев. И теперь еще я храню в памяти полную партитуру этого балета, сочиненного под общим наблюдением Кондратьева и ставшего подлинным событием, когда его поставили в Одессе.
Во второй раз мы с Тюнеевым заявились к Кондратьеву, который вечно сидел дома, без предупреждения. Дверь была затворена, свет везде выключен. Войдя, мы обнаружили его лежащим на полу с вывалившимся языком. Удавился. Тюнеев хотел убраться как можно скорее, но я в свои пятнадцать лет удержал его, поднял на ноги соседей, чтобы они помогли бедняге. Его откачали.
Позднее я нередко связывал это происшествие с трагедией Гамлета, ибо если бы меня не оказалось в тот день, мне не пришлось бы нести ответственность за спасение Кондратьева - причины стольких грядущих несчастий для моего отца и для меня, и он отправился бы на тот свет, не успев навредить.
Он был сыном высокопоставленного чиновника при царе, происходил из немецкого рода, и подлинное его имя было немецкое. После революции ему пришлось скрываться, и тогда он впервые изменил фамилию. Затем он бежал из Москвы в Одессу в надежде спасти свою жизнь. Его друг дирижер Николай Голованов (и муж самой знаменитой российской певицы Неждановой) помог ему обзавестись поддельным паспортом, выехать из Москвы и исхитрился устроить его в Одесскую консерваторию.
Несмотря на измененную фамилию, Кондратьев явно не чувствовал себя в безопасности. Преследуемый страхом ареста, он вскоре оставил преподавание в консерватории, довольствуясь негласным преподаванием на дому. Вокруг него образовалась особая аура, молодежь валом валила, чтобы прослушать курс его лекций. Надо полагать, он был неплохим педагогом, но у него была мания: он безостановочно говорил. Вероятно, именно по этой причине я так и остался неразговорчивым.
Лучшие дня
Он утверждал, будто болен костным туберкулезом, пролежал в постели около двадцати лет и встал с нее лишь с приходом немцев. Это была симуляция, симуляция, продолжавшаяся больше двадцати лет!
Мама оказывала ему всевозможные знаки внимания, что, естественно, не было тайной для отца. Когда началась война, Кондратьев поселился у нас. С приближением немецких войск родителям предложили эвакуироваться, но, когда все было готово к отъезду, мать внезапно отказалась ехать под тем предлогом, что не было возможности забрать с собой «его». Отца арестовали и расстреляли. Это случилось в июне 1941 года.
Злые языки уверяли, будто причиной стало анонимное письмо, которое якобы послал Кондратьев, чтобы избавиться от отца. Состряпать под тем или другим предлогом донос в то время было, разумеется, несложно. Кондратьев был, конечно, личность сомнительная, невзирая на свое происхождение и воспитание, однако с трудом верится, что он совершил подобную гнусность.
Я узнал о гибели отца в 1943 году, во время моей первой поездки в Тбилиси. Мне не сообщили, как именно он погиб. Я лишь узнал о его смерти от женщины, которую помнил по детским годам. Она подошла ко мне на улице и заговорила. Она не внушала мне приязни, и я, движимый скрытой враждебностью по отношению к ней, сказал: «Да, я знаю», хотя не знал ничего. Просто мне не хотелось слушать ее. Лишь долгое время спустя я узнал, что произошло на самом деле. Моя мать и Кондратьев покинули страну в 1941 году вместе с немцами. Благодаря старым связям отца в германском консульстве они кое-как устроились в Германии и поженились. Кондратьев снова поменял фамилию и стал Рихтером. Я так никогда и не понял, как она могла позволить ему поступить так. Он говорил всем, что приходится братом моему отцу, а позднее, когда я приобрел некоторую известность в Советском Союзе, но ни разу не выезжал за границу, он в своей наглости дошел до того, что объявил себя моим отцом. Естественно, я не мог опровергнуть это, не будучи в Германии, и все поверили ему. Не могу описать бешенства, закипевшего во мне, когда, уже много лет спустя, я услышал во время турне по Германии: «Мы знаем Bainero отца», «Ihr Vater! Ihr Vater!» После девятнадцатилетней разлуки я вновь увидел мать в 1960 году в Америке, куда она прилетела с мужем на мой дебют. Встреча не обрадовала меня. Позднее я навестил их в Германии, ибо надеялся побывать с матерью в Байрейте, о чем давно мечтал. Остановившись перед их домом, я увидел на дощечке, прикрепленной к воротам, надпись: «С. Рихтер». «А при чем здесь я?» - мелькнуло у меня в голове, но тут я вспомнил, что его зовут Сергеем.
Мать изменилась совершенно, он околдовал ее своими бредовыми разглагольствованиями, не отходил от нее ни на шаг, не давал вставить слова, даже когда она была со мной, трещал безостановочно. Из-за его патологической болтливости с ним невозможно было общаться. На прощальный ужин в Нью-Йорке, завершавший мое первое турне по Америке, собралась вся моя родня со стороны Москалевых, люди, не имевшие ни малейшего отношения к музыке. Тем не менее за ужином он безостановочно толковал о гармонии у Римского-Корсакова. Это не интересовало решительно никого, но остановить его было совершенно невозможно. Когда я вновь навестил их в Германии, незадолго до кончины матери, она лежала в больнице. После того как я проведал ее, мне нужно было где-то переночевать, и мне пришлось отправиться к ним в Швебиш-Гмюнд под Штутгартом. Я приехал к ним из Парижа и на другой день рано утром должен был вернуться туда же, потому что предстояли новые концерты. Мама просила его: «Пожалуйста, Сергей, не болтай слишком много. Обещай мне, что через полтора часа ты дашь ему лечь спать». Но он жужжал до шести утра. Я лежал на спине, давно уже перестав слушать, а он все бубнил и бубнил. Все то же суесловие, тысячи раз слышанное мною: музыка, события, бу-бу-бу, жу-жу-жу… Как был маньяк, так им и остался!..
Но самое ужасное случилось на моем сольном концерте в Вене. Накануне концерта я приехал из Италии после выступления на фестивале «Маджо фьорентино» и был в неважной форме. И вот он заявился ко мне вдень концерта: «Моя жена умирает!» Сказать мне такое! Вот так, вдруг!
Я никогда еще не выступал в Вене и с треском провалился. Критики случая не упустили: «Abschied von der Legende» («Конец легенды»).
Я и правда ужасно играл.
Александр Генис: В эфире – ""Музыкальная полка"" Соломона Волкова.
Что на вашей полке сегодня, Соломон?
Соломон Волков: Новейшая западная монография о Святославе Рихтере, которая так и называется - ""Святослав Рихтер: пианист"". Ее автор - датский профессор Карл Ааге Расмуссен (Karl Aage Rasmussen), и она вышла только что в Америке. И я должен сказать, что я, читая эту книгу с большим удовольствием и интересом, подумал, как прискорбно, что ничего подобного в России до сих пор о Рихтере, да и, пожалуй, ни об одном музыканте не вышло.
Александр Генис: А что вы имеете в виду - ""в таком роде""?
Соломон Волков: Книга названа ""Пианист"" и она, действительно, фокусируется на музыкальных особенностях, на музыкальных интерпретациях и анализе того, что делает Рихтер. Но там также чрезвычайно внятно и без каких бы то ни было значительных умолчаний излагается биография Рихтера, в которой было множество всяческих драматических моментов. До сих пор ничего подобного этой биографии не появилось, и почему-то обходятся молчанием очень важные и существенные моменты рихтеровской жизни.
Александр Генис: Что вы имеете в виду?
Соломон Волков: У него ведь была очень драматичная жизнь. Во-первых, его отца расстреляли в самом начале войны, как немецкого шпиона. Далее, мать ушла с немецкими войсками в Германию, с человеком, который был еще при жизни отца ее любовником, тоже музыкантом, и там прожила всю жизнь. И отношения Рихтера с ней и с ее новым мужем были невероятно сложными и травматическими. Об этом - полный молчок в советской литературе и, даже, в позднейших публикациях о Рихтере. Наконец, вопрос, связанный с гомосексуальной ориентацией Рихтера. Она, эта ориентация, отнюдь не была секретом - даже в Советском Союзе, в музыкантских кругах, все знали об этом. Но, опять-таки, об этом никто даже не заикается, как будто это не имеет ни малейшего отношения к биографии.
Александр Генис: А вы считаете, что имеет отношение к музыке? Это важно знать?
Соломон Волков: Как же не важно знать о сексуальной стороне жизни человека, если она так важна в жизни! Это все равно, что сказать, что для жизни человека его сексуальная биография не важна. Мы же не можем сказать такой чепухи. Ясно, что сексуальный мир человека составляет огромную часть его бытия и, неминуемым образом, эта сторона отражается на всем - на биографии, на творчестве, а тем более, когда мы говорим о нетрадиционной ориентации, а тем более, когда это было дело в Советском Союзе. Все же это как бы было подпольное, это же создавало совершенно особые условия существования для Рихтера, это создавало совершенно особую систему его общественных связей, его взаимоотношений с властью, с государством, с обществом. Все абсолютно менялось в связи с этим. Я, например, из этой биографии впервые узнал, что его известный показной брак с Ниной Дорлеак, певицей, который продолжался много лет, все считали, что они муж и жена, а они, оказывается, при жизни никогда даже не были зарегистрированы. Брак Рихтера и Дорлеак был зарегистрирован после смерти Рихтера самой Дорлеак. Должен сказать, что с точки зрения юридической, как это описано в книге (я сужу, опять-таки, только по этой книге, я ничего этого не знал) все это выглядит чрезвычайно удивительным.
Александр Генис: Чтобы не сказать абсурдным.
Соломон Волков: Но, опять-таки, когда есть только эта одна единственная книга, то мы черпаем свои познания о жизни Рихтера сейчас из этой книги, и я могу только сожалеть о том, что ничего подобного в России нет.
Александр Генис: Но мы еще знаем о Рихтере благодаря его музыке. И в чем заключается главный вклад Рихтера в фортепьянную музыку?
Соломон Волков: Вклад Рихтера не только в фортепьянную музыку был огромен. Он в Советском Союзе как бы был долгие годы олицетворением, если угодно, музыкальной совести страны. Вот Рихтер был таким символом чистоты, отрешенности от каких-то земных забот, от участия в этой всем надоевшей и фальшивой общественно-политической жизни. Он как бы стоял над всем над этим. И символическим в этом плане является его исполнение Баха. Оно очень перекликается с отношением Рихтера вообще к общественной жизни - он как бы возвышался в своем исполнении Баха над окружающей музыкой, точно так же, как он в своей повседневной жизни возвышался над этой всей суетой и этими дрязгами.
Александр Генис: Соломон, считают, что Рихтер вернул Баху огромную популярность. И в этом отношении он схож с другим великим пианистом, который сделал примерно то же самое в западном, Новом Свете - это Гульд. Как по-разному звучит Бах у этих пианистов?
Соломон Волков: Вы знаете, по сравнению с Рихтером Бах у Гульда это популистская музыка, потому что Гульд играет очень эксцентрично и, в общем, напористо Баха. У него Бах это очень активный композитор, а у Рихтера все баховские краски несколько блёклые. И это, как я уже сказал, чрезвычайно отстраненная музыка, возвышающаяся над морем суеты. Этого совершенно нельзя сказать о Бахе Гульда.
Александр Генис: При том, что оба они северяне. Гульд ведь канадец.
Соломон Волков: Бах Гульда это активный участник жизни, он как бы все время с нами. А слушая Баха в исполнении Рихтера, мы уходим из жизни, мы куда-то уносимся и слушаем эту музыку как бы далеко сверху.
Александр Генис: ""Личная нота"".
Соломон Волков:
Сегодня в разделе ""Личная нота"" прозвучит сочинение Сергея Слонимского, петербургского композитора, которого я знаю уже очень много лет, который, когда я учился в Ленинградской консерватории, был уже ведущим и уважаемым педагогом, с которым я часто сталкивался, разговаривал, очень многому у него научился. И я до сих пор нахожусь под обаянием его личности. Он недавно приезжал в Нью-Йорк, мы не виделись почти 40 лет, встретились, и говорили как будто бы и не расставались. И сочинение, о котором я говорю, прозвучало не так давно в Петербурге. Там, в Петербургской консерватории, был организован фестиваль, который называется ""Под знаком вечности"". Он проходит во второй раз. В данном случае он имел подзаголовок ""Царственные книги"", потому что в программе этого фестиваля исполнялись произведения, связанные с тремя русскими монархами: с Иваном Грозным, с Борисом Годуновым и с Петром Первым. В музыкальном плане, по-моему, самой интересной фигурой здесь является Иван Грозный. Поэтому опус Слонимского, который я покажу, это увертюра к его опере ""Видения Иоанна Грозного"". Но сначала я хотел бы показать сочинение русского классика Римского-Корсакова, которого фигура Ивана Грозного тоже очень привлекала. Вообще ведь Грозный, как, может быть, никто другой, являлся всегда знаковым лицом, знаковой фигурой для российской культуры. То есть в зеркале Грозного, условно говоря, каждый раз отражалась современная ситуация российского общества.
Александр Генис:
Причем это идет еще от историков: и от Карамзина, и от Ключевского, и от Соловьева. У всех у них Иван Грозный - центральная фигура. Я думаю, что это идет еще и потому, что нужна какая-то параллель с античным миром. И, скажем так, Иван Грозный это как Цезарь, это та ось, на которой стоит русская монархия. И всегда это был вопрос либерального и консервативного мироощущения.
Соломон Волков:
И либо Грозный трактовался в положительном плане, как собиратель России (это вечная тема), либо к нему можно было относиться как к тирану (но тоже еще тирану, что называется, себе на уме), а можно было его трактовать и как абсолютно безумного убийцу.
Александр Генис:
Интересно, что Мейерхольд трактовал Ивана Грозного как ренессансную фигуру, и он говорил, что за Иваном открываются шатры, которые развевает вот этот ветер свободы, ветер гения. И он видел в нем такого тирана-гения. Но любопытно, что образ Ивана Грозного сейчас опять вернулся в русскую культуру, и крайне любопытным образом. Дело в том, что когда началась даже не перестройка, а когда уже перестройка кончилась, когда началась русская свобода, когда началась нынешняя ситуация, то главным историческим персонажем, которого политики всех направлений хотели видеть своим кумиром, был Петр Первый. Однако, не Петр, а именно Иван Грозный вернулся обратно в русскую культуру. Вот сейчас фильм вышел про Ивана Грозного - ""Царь"".
Но меня гораздо больше интересует интерпретация Ивана Грозного Сорокиным, который вернул в нашу культуру и этот образ, и этот язык. Я спросил у Сорокина, как ему удалось так ловко писать на языке Ивана Грозного - ведь это язык 16-го века. Он сказал, что у каждого русского этот язык на языке, нужно только снять тормоз и польется речь, которая понятна была опричникам.
Соломон Волкков:
И то же самое, между прочим, в значительной степени в музыке. У Римского-Корсакова, человека, который очень остро реагировал на общественные проблемы в своей музыке, две оперы связаны с Иваном Грозным - ""Псковитянка"" и ""Царская невеста"". ""Псковитянку"" он начал писать совсем молодым человеком, первая ее редакция относится к 1872 году, затем он сделал еще одну редакцию, но исполняется она обыкновенно в последней редакции 1892 года, и там Грозный трактуется как царь Грозный, в соответствии с литературной первоосновой драмы поэта Льва Мея, но как человек, что называется, весьма неглупый и здравый. Но интересно, что в увертюре Римского-Корсакова, которую я хочу сейчас показать, мы также ощущаем и эту зловещую ауру, которая неминуемым образом сопровождала даже такой, в общем, скорее позитивный взгляд на Ивана Грозного. Дирижирует Василий Синайский, Оркестр филармонии Би-Би-Си.
Александр Генис:
Соломон, вот эта зловещая аура, которую мы только что слышали в этом эпизоде музыкальном, мне кажется, что она напоминает музыку Прокофьева к фильму ""Иван Грозный"".
Соломон Волков: Безусловно. Прокофьев же был учеником Римского-Корсакова, и эта традиция петербургская так и прошла от Римского-Корсакова к Прокофьеву и затем к Слонимскому, который принадлежит фактически к этой же самой школе, который интересно и много писал о Прокофьеве. Он - замечательный знаток творчества Прокофьева. Кстати, он всегда жаловался, говорил мне, что к нему в Петербурге всегда относились как к белой вороне. Это город Шостаковича, а он был как бы последователем в большей степени Прокофьева. Но отношение Слонимского к Ивану Грозному безусловно отрицательное, и он его рассматривает как безумного кровопийцу.
Александр Генис: Потому что он уже прошел через опыт Сталина.
Соломон Волков: Конечно. И либретто для этой оперы, которая называлась ""Видения Иоанна Грозного"" (премьера ее была осуществлена в Самаре в 1999 году под управлением Мстислава Ростроповича, как дирижера) написал Яков Гордин, с которым Слонимский сотрудничает в оперной сфере.
Александр Генис: Замечательно. Яков Гордин, напомню, это соредактор журнала ""Звезда"" и наш общий друг и товарищ.
Соломон Волков: И автор либретто также и к другим операм Слонимского - ""Мариz Стюарт"" и ""Гамлет"". И вот это тот портрет царя, современный и, в то же время, связанный с историей, который отражается в увертюре Слонимского к его опере ""Видения Иоанна Грозного"".
Александр Генис: ""Толстой и музыка: война и мир"". Соломон, в нашей рубрике ""Война и мир"" все больше войны. И Толстой, при всем его темпераменте, конечно, он не мог устоять, и он воевал со всем музыкальным миром тогдашней России. Был музыкант, которого он любил?
Соломон Волков: Да, был. Это Александр Борисович Гольденвейзер, легендарная фигура в области музыки, пианист и композитор, учитель, выдающийся педагог, который воспитал не одного замечательного пианиста. И, вы знаете, я даже с ним познакомился.
Александр Генис: Сколько же ему лет было тогда?
Соломон Волков: Ой, он бы совсем старенький, такой сухонький весь. Я на него смотрел с невероятным почтением, зная, что это человек, который столько времени провел с Толстым, что об этом написал целую книгу. Эта книга у меня тогда была, и я ему дал ее надписать. И вот надписанная им эта книга и книга ""Лев Толстой о литературе и искусстве"" (он мне две книги надписал) до сих пор у меня хранятся здесь, в моей нью-йоркской библиотеке. Это такие драгоценности моего приватного книжного собрания. Так вот его и боялись, и уважали, и трепетали перед ним - он был невероятным авторитетом. А он, в свою очередь, был в молодости убежденным толстовцем, и в этом качестве как бы подружился с Толстым. Но, кроме того, Толстому, нравился Гольденвейзер, ему нравилось, как он играет, ему нравилось, что в шахматы он хорошо играл. Они с Толстым много играли в шахматы и даже есть фотография, где они изображены за шахматной доской. И Гольденвейзер был, что называется, личным, приватным пианистом Льва Николаевича. Люди занимались своими делами в той же Ясной Поляне, а Гольденвейзер сидел у рояля и играл самую разнообразную музыку.
Александр Генис: То есть, благодаря ему мы знаем, что любил Толстой?
Соломон Волков: Да. Но интересно, что он играл и то, что Толстому нравилось, и то, что Толстому не нравилось тоже. В частности, играл он ему и Чайковского, потому что Гольденвейзера с Чайковским связывала очень прямая линия, Гольденвейзер учился композиции у Аренского и Танеева, которые, в свою очередь, учились у Чайковского, были любимыми учениками Чайковского и, таким образом, Гольденвейзера можно назвать музыкальным внуком Чайковского. И вот когда я слушаю эту запись ""Сентиментального вальса"" Чайковского, то я себе так и представляю, как он сидит и наигрывает эту музыку, а Лев Николаевич, может быть, слушает, может быть, читает, и все другие занимаются своими делами - кто вяжет, кто просматривает газеты, кто другими какими-то хозяйственными делами занят, и над все этим витает вот этот ""Сентиментальный вальс"" Чайковского.
Представитель Национального объединения Янис Иесалниекс возмущен поведением участников Европрайда, который проходил в Риге в июне 2015 года. Об этом он написал в своем микроблоге Twitter.
"У представителей Европрайда нет ничего святого! Сегодня, в день траура они устраивают выставку карикатур и поп-концерт! Таким образом, они показывают свое отношение к жертвам советской оккупации", - считает Иесалниекс.
Источник: Геев и лесбиянок обвинили в неуважении к жертвам оккупации
http://baltijalv.lv/news/read/26020
Тема нетрадиционной любви не способствует повышению рождаемости,
соответствет ственно и главной тематике нашего сайта (товары для детей). Но тема эта в последнее время доминирует и в политике, и в искусстве, и в общественных отношениях. Поэтому эту страницу посвятим розовой, голубой и прочей нетрадиционности.
Гомофобию и прочее не найдёте, нам чисто пофиг. Извращенцам тоже будет не интересно, никакой клубнички. Просто ссылки.
Итак, ссылки по теме нетрадиционной сексуальной ориентации:
Самые известные геи Латвии- полумифический рижский ресторатор
Ровенс Притула, которого желтая пресса называет возлюбленным Димы Билана
И вполне реальный глава МИДа Латвии Эдгар Ринкевич, который неоднократно был центром нескольких громких историй, например, с «черным списком» или каминг-аутом, когда написал в Твиттере, что гордится своею ориентацией..
Минута славы человека, никому доселе за пределами Латвии не известного, но о котором теперь узнали повсюду. И все теперь знают, кто такой этот человек.
Россия, как известно, несколько больше Латвии, поэтому и геев в ней больше:
ТВ
С геями на телевидении связано множество трагических историй. За последние годы несколько убийств телеведущих и журналистов моментально обрастали уверенными слухами о сексуальной подоплеке произошедшего.
Всю страну потрясло шокирующее известие о рождении в семье Максима Галкина и Аллы Пугачевой близнецов. Однако даже относительно недавняя свадьба с «дамой сердца» и такое прекрасное событие, как рождение детей, пусть и суррогатных, не могут переубедить сомневающуюся в его ориентации общественность. Ведь Максим далеко не единственный отец в отечественном шоу-бизнесе, подозреваемый в нетрадиционных сексуальных предпочтениях. Мы нашли еще как минимум семерых.
(Всего 8 фото)
Святослав Рихтер и Нина Дорлиак прожили вместе больше 50 лет. И всю жизнь обращались друг к другу на «Вы». Была ли это высокая любовь, или врожденная тактичность великого музыканта и жалость не позволяли ему уйти? Впрочем, не исключено, что этот союз был просто ширмой, за которой пряталась совсем другая любовь?
Музыка как повод для знакомства
Сегодня существуют две версии знакомства Святослава Рихтера с Ниной Дорлиак. Вера Прохорова, которая называет себя подругой пианиста и его единственным близким человеком, пишет о том, что к пианисту, уже довольно известному в то время, обратилась мама Нины, преподаватель консерватории, и попросила сделать ансамбль с Ниной. И уже в Тбилиси на гастролях они имели большой успех, после которого Нина решила, что ей подходит Святослав на роль спутника жизни.
Можно предположить, что в данном описании существует доля лукавства. Особенно в том моменте, где Вера Ивановна говорит, что к моменту знакомства с Рихтером Нина Дорлиак «пела со сцены какие-то шлягеры. Но голоса особого у нее никогда не было».
Можно послушать ее серебристый голос, сохранившийся на немногочисленных аудиозаписях того времени. А можно в биографии самой Нины Львовны найти подтверждения того, что до знакомства с Рихтером в 1943 году она довольно успешно и неоднократно выступала с известным органистом Александром Фёдоровичем Гёдике, основателем советской органной школы. Еще Нина Дорлиак концертировала с очень талантливой пианисткой Ниной Мусинян, с именитыми пианистами Абрамом Дьяковым, Марией Гринберг, Борисом Абрамовичем, Константином Игумновым и Марией Юдиной. Еще во время обучения в консерватории певица спела партию Сюзанны в «Свадьбе Фигаро», после которой Георг Себастьян, знаменитый дирижер, предложил певице выступать с ним в камерной программе, состоящей из творений Брамса, Вагнера, Шуберта. Мало того, Нина Львовна с 1935 года преподавала в Московской консерватории.
Все это было до знакомства и сотрудничества со Святославом Рихтером. В этой ситуации более правдоподобной кажется версия, озвученная самой Ниной Дорлиак.
Она говорит о том, что познакомилась с Рихтером во время войны, и поначалу они только здоровались, встречаясь, потом знакомство стало ближе. А после встречи в филармонии он попросил разрешения ее проводить. Вот тогда он и предложил Нине Львовне дать совместный концерт. Он был уже очень знаменит, и Нина решила, что он предлагает разбить концерт на два отделения. В первом выступит она сама, а во втором он будет играть.
Но Святослав Теофилович хотел аккомпанировать Нине Львовне на протяжении всего концерта. Так завязался их творческий тандем. Они стали вместе репетировать дома у Нины Львовны. И постепенно творческий тандем перерос в жизненный дуэт.
Необыкновенный роман
В 1944 году умерла мама Нины Львовны - Ксения Николаевна Дорлиак. Молодая женщина осталась одна, с маленьким племянником Митей на руках. И только оправившись после потери близкого человека, Нина Львовна возобновляет репетиции с Рихтером.
Они работали над музыкой Прокофьева. В какой-то момент «Гадкий утенок» настолько тронул сердце Нины Львовны, что она расплакалась прямо у рояля. И оторвав руки от лица, увидела слезы на глазах у Святослава Теофиловича. Они сопереживали вместе и музыку, и утрату.
В 1945 году, по свидетельству Нины Дорлиак, Святослав Рихтер предложил ей жить вместе. Он переехал к ней, честно предупредив, что человек он достаточно сложный и будет время от времени исчезать, что ему это нужно.
Об этом же периоде Вера Прохорова пишет, что Нина Дорлиак подавляла Святослава Рихтера, она шантажировала его слезами, которых он совершенно не выносил. Она забирала у него все деньги, и он вынужден был занимать. Он прятался от нее у друзей, а она его находила.
И очень контрастно смотрятся на этом фоне Слова самого Святослава Рихтера, сказанные о Нине Львовне в конце его жизни, в фильме Брюно Монсенжена "Рихтер, Непокоренный". Великий пианист говорит о Нине Львовне не только, как о певице, он добавляет фразу: "Она же выглядела, как принцесса". Не королева, жесткая, властная, авторитарная. Принцесса – легкая, милая, воздушная.
Музыка и жизнь
Со временем Святослав Теофилович перестал заниматься с Ниной Львовной, не имея на это времени. Но до сегодняшних дней сохранились записи Нины Дорлиак, где ей аккомпанирует великий маэстро. По этим записям можно судить, насколько гармоничным был их творческий союз. Кажется, что голос переливается в звуки фортепиано, а фортепиано вдруг поет серебристым сопрано.
Юрий Борисов в книге «По направлению к Рихтеру» описывает ассоциации музыканта о его жизни с Ниной Львовной. Великий маэстро признавался в любви во время разучивания восемнадцатой сонаты. Потом бывали в их жизни «перебои чувств», когда они крепко ссорились, и он уходил посидеть на лавочке. Она знала, где его найти, но никогда не шла за ним. (Это говорит сам Святослав Теофилович). Он возвращался и проходил молча к себе.
А утром его непременно встречал аромат кофе, ждали свежевыглаженные рубашки, и стоял на столе домашний майонез для винегрета. Рихтер говорит, что это, конечно быт, но быт «опоэтизированный» Ниной Львовной.
«Пока жива, с тобой я буду…»
Святослав Рихтер. / Фото: www.1tv.ru
В 2015 году в мемуарах Инги Каретниковой вдруг речь заходит о нетрадиционной ориентации музыканта. Автор и кинокритик безапелляционно утверждает, что все об этом знали, а Нина Львовна служила только ширмой для властей.
Но куда деть целых 52 года совместной жизни певицы и музыканта? И многочисленных друзей и поклонников Святослава Рихтера, которые не могли бы не заметить столь необычного для того времени пристрастия. Даже Вера Прохорова, отказываясь принимать сам факт любви между Рихтером и Дорлиак, нигде не упоминает о его слабости к мужскому полу.
Кажется, что отношения между великим Рихтером и его супругой еще долго будут будоражить умы и вызывать желание найти крупицы истины.
Зигзаги жизни и загадка смерти не менее интересны, чем тайна отношений Рихтера и Дорлиак.